Я, собачка

– Каждый ребенок пачкается, – ответила ей сестра, Крылатая Принцесса, которая вся была белой, точно выпавший снег. Она поправляла пальцами пышный мех в основании шеи и недовольно дергала усиками, похожими на длинные пушистые брови. – Но это ты, дорогая сестра, сотворила его из бумаги, в то время как сама появилась из кости. Ты могла взять черное железо и сделать сына неколебимым. Могла набрать тростника и сделать сына гибким. Могла спилить дерево и сделать сына крепким.

– Но я хотела сделать сына особенным.

– Особенным делает не материал, а те, кто его касается. Лишь в руках человека меч защищает или убивает, а бумага хранит прекрасные стихи или кормит огонь. Ты можешь отыскать колдуна – таких немало в нашем королевстве, – отдать ему свои длинные волосы, завитые вокруг рогов, или же сами рога. Он очистит Бумажного Принца, сделает из черного – серым. Тебе останется лишь взять в руки краски.

Вот только каждый в зале: и старая Танцующая Королева, и ее дочери, Рогатая и Крылатая, и металлические стражи с пустотой за забралами, – знали, что Рогатая Королева никогда не умела рисовать. Кисти пылились в ее шкафах, лохматились и облезали, а краски трескались и обращались пылью.

– Но ты должна знать, – добавила Крылатая Принцесса, – колдун не сможет сделать ничего, если Бумажного Принца пачкала ты.

Не ответила Рогатая Королева, только гордо вздернула нос, показывая, насколько неуместно и оскорбительно замечание сестры.

– Следы, оставленные тем, кто создал, самые въедливые, самые заметные, – объяснила ей Крылатая Принцесса.

Проверить это было легко, ведь пачкавший пачкался и сам. Черная краска забиралась под кожу и растягивалась там тонкой паутинкой, которой со временем становилось только больше, пока руки не начинали напоминать два уголька. Свои Рогатая Королева прятала за красивыми перчатками – кружевными, похожими на те узоры, которые рисовал на стекле морозец.

Волосы Рогатой Королевы были очень красивыми, длинными и блестящими, она не желала отдавать их колдуну за услугу. Поэтому она заплатила Бумажным Принцем за свой покой и ушла, ни разу не обернувшись. Говорили, в тот день Девочка за Стеклом пропала, но, может, ее просто съел молчаливый попугай, который, конечно же, никому об этом ничего не рассказал.

Бумажный Принц раскрыл рот, увидев, как чернеет последнее белое пятнышко на его теле, и закричал. Голос его бил стекла невидимыми кулаками. И вазы. И даже любимую картину старой Танцующей Королевы, на которой застыла ее молодая фигура, разломал. В тот момент Танцующая Королева очнулась, перестала кружиться и, бросившись к Бумажному Принцу, заключила его в крепкие деревянные объятья. Она стояла на коленях, высыхая, а истинный возраст вороными конями нагонял ее, проникал под кожу, делая ее тонкой и складчатой.

Чернота выскользнула из глаз Бумажного Принца, маленькими быстрыми червяками проползла по его пальцам и прыгнула на ладони Танцующей Королевы, но она не разжала рук.

– Мой милый, – прохрипела она не своим голосом, разлепляя изрезанные морщинами губы.

А затем ее взгляд опустел; красивое золотое платье обратилось дырчатыми лохмотьями. Где-то зло засмеялся колдун – но не тот, который собирал рога и волосы для своих странных нужд, а тот, который обрек Королеву на вечный танец, уберегавший, как оказалось, от старости, болезней и некрасивой одежды.

– Мама, – прошептала Крылатая Принцесса, вмиг осознав, что танцы – вовсе не то, от чего стоило лечить людей.

Но в королевстве, где даже от рисования существовали микстуры, понять такое было сложно.

Второй день без имени

На подоконнике, раззявив беззубый рот, лежала красная упаковка. На ее гладкой поверхности плясали пятнышки солнца, а внутри распластались цветастые черви, которые пахли несуществующими фруктами. Марина клала их в рот, зажимала губами, тянула за хвост – или за голову, кто этих червей поймет, – а затем отпускала, и те шлепали ее по щекам с забавным звуком.

За подоконником в застывшей синеве утра парили белые хлопья. Марина представляла, как ловит их в ладони и они превращаются в слезы. Она устроила попу на самый краешек стола – чтобы быстро соскочить, если в дверной прямоугольник прошаркает Маленькая Женщина, – прижалась лбом к стеклу и подышала на него, подушечкой пальца оставляя о себе память. Та быстро исчезла, превратившись в грязные нечитаемые разводы. В школе Марина была чемпионкой по палочкам – они стояли в ее тетради ровными солдатиками, одна за другой, поддерживая тонкую линовку. Здесь же буквы клонились в разные стороны пухлыми початками рогоза – Марина гордилась тем, что не называет его камышом. Но надпись, если коснуться ее дыханием еще раз, легко проступала вновь, а над ней короной или камнем нависал отпечаток лба.