Я, собачка

Полутемная квартира шипела одиноким радио, хрип которого устал слушать даже тот самый мужчина, все утро читавший новости. Он ушел, оставив Маленькую Женщину отдыхать: его важные дела на этом закончились. Марина же мурашечной рукой с трудом сунула ключ в крохотную прорезь и наконец приоткрыла дверь, выпуская наружу черноту и холод. Мороз принялся щипать голые ладони и шею, вылетая со свистом из-под тяжелой занавески. Темная тряпица на кольцах шевелила изгибами, приподнимаясь и вливая в комнату крошечные всплески света, которые снежинками ложились на волны одеяла и мгновенно пропадали.

– Я же просил, – раздался едва слышный голос, и занавеска взметнулась. Свет брызнул пролившимся молоком, окутав тонкую фигуру в безразмерной футболке. Руки – кости, обернутые жеваной бумагой – в пару ломаных движений поднялись и вдавили наклонившееся мутное стекло обратно в оконную раму. – Оставь меня. Я не хочу есть. Не хочу пить. Не хочу ничего.

В нос набился больничный запах. Марина хорошо помнила его по палате, в которой лежала мама, когда из ее почек достали мелкую гальку. Будто мама была морем. Ее соседки – женщины с паклями волос и червяками синюшных вен – общались кашлем и хрипами, завтракали разноцветными лекарствами, а пили через трубочку, уходившую под кожу на запястье. Они поворачивались одновременно, стоило в дверях появиться Марине с папой, и так же одновременно топили головы в мягких подушках.

– Я принесла завтрак, – тихо ответила Марина.

Вся эта комната будто забирала у нее голос, а с ним и силы. Марина могла только беспомощно стоять в узком деревянном прямоугольнике, глядя на струящиеся по чужой спине черные волосы, кажущиеся жидкими.

– А ты еще кто?

Он медленно повернул голову, а голые коленки Марины поползли друг к другу, пытаясь удержать ее и не уронить на пол. Перед ней сидел, укрывшись взбитым одеялом, настоящий принц, с узкими бескровными губами и длинными опахалами ресниц. Принц не смотрел на Марину – его глаза были двумя безжизненными стекляшками, – а тонкие пальцы, словно существовавшие отдельно от него, бегали по кровати, утопая в складках.

– Я Марина, – ответила она, прикрываясь тарелкой-щитом. – А это яичница. С колбасой, – подчеркнула она, надеясь, что колбаса каким-то волшебным образом отобьет у Принца желание кидаться вещами.

– А. – Буква ударила Марину по голове одной из стройных ножек-палочек. Принц улыбнулся, и его нижняя губа треснула, выпуская крупную черную бусину, которая, дрогнув, потекла по подбородку. – Новая Ангелинина зверушка.

Марина была готова обидеться. Красивые волосы и сотканная из темноты корона не давали Принцу права обижать ее. К тому же она пришла с двумя самыми важными в это морозное утро вещами – миром и яичницей.

Она будто очутилась в любимой папиной игре на компьютере: зашла в хранилище и обнаружила там монстра, справиться с которым не могла – по крайней мере, пока. Принц показался ей даже более грубым, чем мальчишки из класса: те лишь безобидно ковырялись в носу и пинали портфели по двору, подгоняя их криками и свистом. Они тоже бросались обидными словами, но делали это неумело – слова падали на землю куриными яйцами и разбивались, так ни разу и не достигнув цели.

– И кто ты? – спросил Принц, а его пальцы продолжали танцевать по постели. – Кошечка? Или нет, нет, нет… – Он задумчиво коснулся своего фарфорового подбородка. – Ты собачка. Маленькая, послушная. Даже умеешь что-то приносить. Я прав?

Он стер темный подтек тыльной стороной ладони – и тут глаза его ожили, уставились на почерневшие костяшки. Голос звучал не зло, устало, но эта усталость свернулась колючим шарфом вокруг Марининой шеи, стянулась узлом, сдавила.

– И что ты молчишь? Ты же зачем-то пришла, собачка? Или просто захотела постоять в дверях?

Быть может, Принц и не швырял в нее книгами. Но его тихого голоса хватило, чтобы украсть Маринино дыхание.

– Я не собачка. – Марина постаралась ответить решительно, взросло, но горький ком слез заполнил рот, уродуя каждое слово. – Дурак! – ругнулась она неумело, совсем как мальчишки из класса: оскорбление разбилось об пол, не задев Принца даже жалкими липкими брызгами. – Тупой дурак! – запищала она, а комната перед ее глазами дрогнула и поплыла, мешая черное с черным.

Яичный щит не спасал. Он вообще начинал казаться Марине огромной глупостью, с этими остывающими кругляшами колбасы и некрасивой сырной коркой – будто кто-то пожевал и выплюнул ее, невкусную. А в голове исказившийся Бабочкин голос повторял мамино излюбленное «Я же говорила», вязкое, холодящее Марину, делавшее ее в глазах взрослых испортившейся. Как сломанная игрушка или покрытые пушком плесени огурцы. Но Марина не была ни игрушкой, ни огурцом, ни тем более собачкой, а потому решила уйти и перечеркнуть закрытой дверью неприятное знакомство, навсегда отделив себя от Принца с самым обычным человеческим именем. Сашка.