Я, собачка

Слишком яркий свет ванной в первые секунды ослепил, стыки между белым кафелем полностью в нем растворились. Марина изо всех сил напрягла глаза, возвращая пропавшие предметы на места. Она помнила, как для мамы – в которую Марина и родилась морем – старался папа. И хотела прямо сейчас стать хоть немного на него похожей. Поэтому мыла кораблик до чистоты вкусно пахнущим шампунем, заливала таз водой – с пушистой пеной – и несла в комнату Принца, где тускло сияла настольная лампа, под светом которой так приятно рассказывать истории. Посадив таз с курчавой белой шапкой на стул и вручив Принцу лягушечно-зеленую мочалку, Марина бросила:

– Вытрешься пододеяльником. И положишь его на пол. – Прозвучало так взросло, что на крохотную секунду она перепугалась. Но в ней попросту заговорил папа.

– Ты в кого такая умная? – усмехнулся Принц без вчерашнего яда.

– В кого надо, – ответила Марина, хмурясь.

Она внутренне приготовилась обороняться, даже кулаки сжала. Но ее никто не тронул и словом, и она ушла раздевать одеяло, вытряхивать из чехла подушку и стаскивать сбившуюся простынь, уже день как утратившую цветочный аромат. Вернулась с охапкой белого белья, когда вода перестала плескать, с готовностью наряжать чужую постель. За Марининым копошением Принц наблюдал не без интереса, но не мешал.

– А ты чего вернулась? – поинтересовался он, схватив пугающе тонкими пальцами наволочку, и принялся трамбовать в ее разверзшуюся пасть подушку.

– Подумала, что ты голодный. – Марине не захотелось кусаться в ответ. – Я тебе еды набрала. Разной. Можешь со мной даже не говорить. Просто поешь.

Глаза неожиданно намокли. Вспомнилась школа. И мама. И тот грустный день, когда денежки из кармана куда-то делись. Марина вернулась голодная и, ворча желудком, скрючилась над линованной тетрадью. Слезы падали на палочки, превращая те в синюшные грязные пятна, и было так по-настоящему обидно. Но горше стало, когда вернулась мама и молча, будто сразу все поняла, принесла гретые налистники с творогом. Марина давилась благодарностями и едой, обнималась масляными руками. А мама говорила, что нельзя заниматься голодным. И вообще голодный человек – это грустный человек.

Именно это она и сказала Принцу.

– Хочу ответить на это, что ты собачка. Но не могу. – Принц подтянул к себе простынь и принялся расправлять на краю кровати.

– Почему? – удивилась Марина, ровняя одеяло по уголкам.

– Мне внутри очень хреново. Вот так. – Он с силой ударил кулаком по ни в чем не виноватой подушке. – Потому что ты какого-то хрена заботишься. Приходишь, – он выплюнул взрослое ругательство, делавшее его менее похожим на особу королевских кровей, – молча убираешься. И даже не ждешь «спасибо». Дурочка. Наверно, поэтому и не выходит тебя прогнать. Покормить меня решила. Будто я тут не заперт. Будто мне очень повезло попасть сюда.

Конечно, он сказал иначе, но от его слов стало так гадостно, что Марина решила заменить их чем-то привычным. Принц звучал страшно, из него лилась брань. Но взрослые порой ругались от неожиданности – например, от внезапно выросшего перед мизинцем уголка тумбы, – а Принц был почти что взрослым.

– Грустно, когда ты болеешь, а о тебе все забывают. Перекатись! – это Марина почти приказала, и Принц на удивление послушался. Подоткнув под него простынь, Марина вытянула ее с другой стороны и растянула на кровати. – Мы ели много вкусного. И болтали. А тебя не позвали даже! – возмутилась она. – Хотя ты тоже часть семьи!

– А, – только и отозвался Принца, и этот короткий звук тут же пропал в морозном воздухе.

Всеми силами Марина старалась не смотреть на его ноги в коконах из плотных бинтов. Такие носила бабушка от синих звезд на коже. Такими папа оборачивал маму. Во взрослом мире они спасали, наверно, от всего. Принца же они просто стягивали, как пленника, оставляя снаружи лишь тонкие и на удивление длинные пальцы с отросшими ногтями.

– Значит, тебя смотрели? – спросил он. Губы его изогнулись в улыбке, которая тут же перевернулась – уголками вниз.

– Никто меня не смотрел, – недовольно ответила Марина. И, видимо, что-то такое отразилось на ее лице, потому что Принц сказал:

– Выходит, я угадал? Ты все-таки собачка?

Она выбежала мгновенно, а слово в ушах забило литаврами, загремело громом.

Собачка.

Восьмилетняя плюшевая собачка.

С кудрявой светлой шерстью и большими глазами.

В тарелку с потеплевшей после холодильного плена едой падали слезы. Марине и правда было восемь: возраст новых знаний, новых открытий. Но, затянутая в паутину чужого города, Марина не понимала и не узнавала ничего, а открыть могла разве что холодильник.