Я, собачка

Лишь вымахав на две взрослые человеческие головы, Принц понял: маму никто не подменял, она просто слишком устала быть собой и заперла себя-старую, себя-прежнюю глубоко внутри, без возможности выбраться. А выход, где-то в глубине сердца, завалила бутылками, мужчинами и таблетками. Они заполняли мамино тело и иногда выходили наружу – на стол, в ванную, в туалет, в коридор. Квартира перестала пахнуть домом. Но что пугало Принца еще сильнее – квартира перестала быть домом. А сам Принц сменил свой не подходивший уже по размеру костюмчик на подаренный кем-то свитер в дырах, покрытых черной коркой по ободку.

Мама превратилась в вазу – разбитую вазу, внутри которой плескалась пустота. На ней расцветали синяки, а зубы, будто состоявшие из сахара, медленно размывались, становясь похожими на редкие гребни скал, торчавшие из-под воды. Принц не хотел смотреть на маму. А стоило ей только замахнуться, как он тут же бил сам, не боясь оставить очередную трещину. Мама плакала, жалея себя и пытаясь разгрести заваленное хламом сердце. Но потом приходил очередной мужчина и выращивал внутри нее новые горы мусора.

Принц приносил полные бутылки и уносил пустые. Принц таскал из магазинов колбасу и сырные кругляшки. Принц ненавидел тех, кто грустил, тех, кто радовался, и себя ненавидел тоже. Ведь старая, настоящая мама растила совсем не такого мальчика. И даже сейчас временами напоминала о честности, доброте и взаимовыручке, которые в ее рту слипались в одно длинное слово.

Мамины мужчины ненавидели Принца. Они хватали его и наматывали длинные волосы на кулак, обзывая девчонкой. Но в нем было слишком много зла, чтобы стричься, и он гордо заплетал косу, как делала раньше мама, и бил себя в грудь кулаком, пытаясь раздолбать дурацкий механизм, который вечно в этот самый момент включал слезы. Ведь Принцу исполнилось четырнадцать, и кто-то, написавший свод невидимых правил, настрого запрещал подросшим мальчикам плакать, а девочкам драться.

Однажды у квартиры появился человек. Он не переступал порог без приглашения и совсем не напоминал маминых ухажеров, тонких, как шваберные палки, долгоруких и синюшных, одетых в то, чем женщины предпочитали мыть полы, не желая тратиться на новомодные мягкие тряпки из телевизора. Мужчина носил строгий костюм, будто собирался в первый класс или на серьезную работу, и по описанию походил на Шкафа, только имя перед Принцем и мамой-не-королевой вывалил совершенно другое, хоть и тоже со значением.

Мужчина (для удобства про себя Марина все равно прозвала его Шкафом, только другой фирмы) положил на кухонный стол распухший кошелек из черной кожи, и у Принца зачесалось под подушечками пальцев – так захотелось его утащить. Да и мама, оборачивавшая свое тело в рваный халат, целилась глазами в его сторону. Но мутный взгляд плыл, мама чесала локтевые сгибы с синими крапинками и иногда кусала и без того короткие ногти. Мужчина говорил про Принца – так, словно уже многое о нем знал, – и отчитывал маму за безответственность. Принц же огрызался без титулованного изящества, указывал в сторону двери. И считал, что уж теперь-то мужчина точно задолжал ему пару тысяч.

Так продолжалось – мужчина говорил, Принц лаял, – пока не поднялась мама. Принц надеялся, она встанет рядом – и на его сторону. Но она в очередной раз ударила, заплакав навзрыд, и принялась сверлить ему ушные перепонки неласковыми фразами. Как он ей надоел; как ей хочется, чтобы он подох и не мешал; как ей тяжело, одной и без работы; как она растила защитника, а вырастила бог пойми кого. Принц слышал это не впервые, но еще ни разу мамины слова не превращались в такой нескончаемый поток. Она сжимала кулаки и зубы. Если бы не мужчина, она так и продолжала бы осыпать его огромными, с человеческие руки размером, градинами ударов.

Лишь когда на стол легли деньги, мама успокоилась. Она больше не видела ни Принца, ни мужчину – она, без конца листая банкноты, облизывала пальцы, будто те измазались в варенье. Мужчина назвал ее непонятным словом «невменяша» и предложил временно пожить у него. Принц же внутренне боролся с желанием взять нож и ударить под ребра. Но подаренная в детстве вежливость пересилила. Принц отказался, решив остаться с мамой и ограждать ее от дурного влияния денег, которые с такой легкостью превращались и в бутылки, и в таблетки, и в порошок. Но жизнь уже неисправным поездом сошла с рельс окончательно.

Ладони и запястья покрывались похожими на кротовьи норы сигаретными ожогами, синяки-отпечатки не отпускали плечи и шею, болящие при каждом движении ключицы пытались прорвать кожу. Мама смотрела на Принца любимыми заплаканными глазами и просила уйти. Потому что мужчина купил его, купил, хорошо заплатив. И если Принц останется, мужчина заберет деньги. А ей нужны деньги. Куда больше ребенка. Мама ждала понимания, но встречала лишь ненависть, с которой Принц больше не мог справиться.