Я, собачка

Тюрьма давила выкрашенными в белый стенами. Тюрьма пугала безвыходностью. Но Принц собирал из раскрошившихся мыслей мозаику-лабиринт, которая привела бы его к выходу. Осталось только прочертить одну ровную линию дрожащими руками. Еда из холодильника постепенно испарялась, а завязанные мусорные пакеты акробатами вставали друг на друга – по ним Принц отсчитывал прошедшие дни.

Спустя еще пару мусорных пакетов запертая дверь несколько раз щелкнула в ночи, подавая сигнал: пора бежать. В коридоре купались в слабом свете черные фигуры, слипшиеся в одну – многоголовую и широкую. Она заполнила собой все пространство, медленно оттесняя выглянувшего Принца обратно в комнату. Воздух летел из легких невидимыми клоками, с трудом прорываясь через липкий комок в горле. Принц подставил к дверной ручке стул – как учили фильмы, – и открыл настежь большое прямоугольное окно, в которое хищно скалилась оранжевая луна. Ветер отчаянно толкал обратно, в теплую комнату, на кровать. Но Принц, закрыв слезящиеся глаза, шагнул вперед, в темную коробку спящего двора. И на мгновенье вдруг представил, как берет в круглосуточном магазине чекушку и приходит домой, где к нему бросается прежняя мама, в белой рубашке с ласточкиным хвостом, с длинной черной косой и с розовым зайцем на губах. Принц полетел, мысленно раскинув крылья.

Но тюрьма была против.

Принц открыл глаза на знакомой кровати, в окружении знакомых белых стен. Рядом суетилась женщина в белом, которая тут же заботливо сунула меж его сухих губ маленькую круглую таблетку, крошившуюся на зубах горьким мелом. Щурясь на яркое солнце и пытаясь протянуть нить от полета из окна до пробуждения под мягкими одеяльными горами, Принц слушал о том, что у него больше нет работающих ног. И мамы тоже нет.

Он остался совсем один – не заяц, половина зайца, совсем как на маминой помаде. Его не хотели лечить, не хотели кормить. Не хотели покупать. А Бабочка то ли слишком надеялась на то, что Принца заберут, даже такого, сломанного, то ли слишком боялась выбросить его. Как старую вещь.

Марина переваривала эту историю, как позавчерашнюю кашу, от которой что-то поднималось у нее в животе, а во рту становилось кисло. Отбрасывая в стороны тяжелые камни ругательств, она старательно собирала все слова Принца, завязывая их внутри себя на множество маленьких узелков. Ее глаза давно намокли, щеки похолодели, а еще она до боли расшатала угрожавший сбежать зуб, но тот держался.

– А почему ты думаешь, что тебе опять не соврали? – спросила Марина, когда тишина чуть не раздавила ее. – Ну, про маму.

– Я знаю. Эта сука просто трусливо сбежала. Она всегда так делала. Может, ей стало стыдно. А может, слишком хорошо. – Принц метнул в нее лишь один острый взгляд, ударив себя кулаком в грудь. Он не стал объяснять: быстро занял рот горстью салата, о котором на время рассказа совсем позабыл.

Было сложно поверить – в старых зайцев и собак, в людей, зачем-то покупавших детей, вместо того чтобы взять из приюта. Но Марина видела ноги и помнила белый кораблик. А на столе, словно артисты в свете прожекторов, стояли бочок к бочку пузырьки с лекарствами. Принц, как и любой болеющий ребенок, рисующий на стенах пальцами и смотрящий яркие мультики в голове, мог придумать себе страшную сказку, в которой, словно орешек в скорлупе, пряталась правда. И сейчас Марина упорно ковыряла ее отросшим ногтем, пусть и не таким красивым, как у Бабочки.

– Спасибо. – Принц обводил пальцами юбку пустеющей тарелки, повторяя ее очертания, круг за кругом. – Дурочка, – с усмешкой добавил он, а Марина сделала вид, что не заметила блеска в уголках холодных глаз. – Это… – Он вновь начал ковырять еду вилкой, отделяя красное от зеленого, отпинывая в сторону желтое и сгребая в горку белое. – Я понимаю, ты не веришь мне. Как змея – только она говорила со мной. Говорила, но не верила. И возмущалась, что я – врун, на башке чугун. – Его треснувшая губа изогнулась полумесяцем. – Но от тебя еще не спрятали ключи. Тебя не закрыли снаружи – заткнись и просто поверь мне, я знаю, сколько раз щелкает эта сраная дверь. Ты можешь сбежать.

– Но мама…

– Она не приедет, – отрезал Принц, не давая сказать о дорогих билетах и оставшихся днях в Маринином коротком календаре. – Никто не приедет. А если Ангелина поймет, что ты о чем-то догадываешься, то запрет тебя здесь. Как меня. Не ройся в шкафах, не просись гулять. Не говори ни слова про эту комнату. Делай то, что умеешь лучше всего.

– Это что? – спросила Марина, догадавшись, что ничего хорошего не услышит.

– Веди себя как дурочка.

Улыбающийся рот вновь украсила крупная алая бусина. Принц явно считал свою шутку удачной, а Марина мысленно ругала его – за грязные пальцы и игры с едой, за опустошенные оливки и нетронутый сок. И, представляя себя разросшейся в гневе до великанских размеров, она понемногу тушила вспыхнувший в животе и щеках огонь. А голова, в которую из-за ее очевидной маленькости не могла вместиться история мамы Принца, зудела внутри, и почесать ее не удавалось даже через ухо.