Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Про нее злословили так же часто, как и про Нижинского, судача о предполагаемой «глупости». Отсутствие у танцоров здравого смысла и образования – предрассудок широко распространенный. Да разве сам Петипа не написал однажды в письме: «глуп, как балерун»? Лично я всего раз в жизни столкнулась с образчиком такого рода – Жозефиной Ковалевской, танцовщицей из «Русских балетов» и любовницей Ага Хана. В обществе открыто насмехались над ее невежеством и наивностью, сочетавшимися с большой претенциозностью. Однажды во время турне мы оказались в Париже в юбилей кончины Наполеона, и когда громкоговоритель на Вандомской площади торжественно провозгласил: «Сегодня умер Наполеон», Жозефина, бия себя в грудь, вскричала: «Боже мой, вот утрата для Парижа!» На следующий день ей шутки ради сообщили, что теперь умер брат Наполеона. И Жозефина снова принялась бить себя в грудь: «Боже, какая утрата для Парижа!» Ага Хан неустанно умолял Дягилева дать ей главную роль. Единственное, в чем Шиншилла ему уступил, – он позволил Жозефине выйти на сцену во время представления в парадном черном платье в сцене, где весь кордебалет выступал в белых пачках. И надо было видеть, какой павой лишенная комплексов Жозефина разгуливала по сцене в окружении кордебалета!

Ничего общего с Лидией, которая как раз не умела воспринимать себя всерьез. Прирожденная оптимистка, непосредственная, импульсивная, моя подружка была из тех глубоко чувствующих, но стремительных и подвижных душ, из тех основанных на инстинкте темпераментов, для которых излишни размышление и рассудительность. Паскаль различает дух геометрии и дух тонкости. Лидия явно была склонна ко второму в ущерб первому. Кейнс прекрасно владел и тем и тем, но он боготворил свою супругу и утверждал, что интуиция – это украшение ума. На самом же деле Лоппи, этот блуждающий огонек, всегда следовала только одному зову: собственной фантазии. Я, всегда ведомая Разумом и Долгом – и в лучшем, и в худшем, – смотрела на нее, от удивления разинув рот.

Лоппи не родилась «с серебряной ложкой во рту», но ее до самого конца вела счастливая судьба, о которой она подчас даже не подозревала. Говорят, немного расставленные резцы приносят удачу. А у Лидии и впрямь были «счастливые зубки» – деталь облика, сперва так меня изумившая. Мне все еще памятна наша первая встреча. Я приехала на парижский вокзал встречать ее как новую танцовщицу «Русских балетов». Дело происходило в 1910-м; ей, должно быть, не больше восемнадцати лет. Я увидела, как из вагона выпрыгнула крошечная трепещущая фигурка, вся обвешанная пакетами. Едва успев выйти с вокзала, она чуть в обморок не упала, увидев красоты французской столицы.[87]

В компании ее веселость, смешливость, шутки, как и, впрочем, резкие перепады настроений, не давали нам передохнуть. Я, со своей стороны, любила Лидию как сестру – настолько меня трогала ее поверхностная восприимчивость ко всему на свете. В «Моей жизни» есть фраза, исчерпывающе описывающая ее, – не могу найти иных слов для характера моей подруги: «Танцевала ли она или просто говорила – все ее тело трепетало от возбуждения».

Рассказывают, что, будучи представлена философу Людвигу Витгенштейну, Лидия обратила его внимание на красоту какого-то дерева.

– Что вы имеете в виду под «красотой»? – глубокомысленно осведомился автор «Логико-философского трактата».

И тут Лоппи навзрыд разрыдалась – это очаровало Витгенштейна и дало ему повод заметить, что любой другой ответ был бы неадекватным.

С 1910 года Лидия, легкая как перышко, совершенно неотразимая с ее светлыми глазами и строптивым норовом, прославилась в роли Коломбины, так прекрасно подходившей к ее ребяческой грации и живости. Слава распахнула ей объятия – но, поддавшись одному из обычных для нее импульсивных порывов, она дернула в Соединенные Штаты, где нешуточно вскружила голову нескольким очень серьезным господам самого зрелого возраста, а потом в 1916 году вернулась во Францию, – и там снова покорила публику, станцевав вместе с Нижинским как раз перед тем, как он впал в безумие.