Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Этот изысканный домик принадлежал нам до 1931 года, и могу сказать, что мы жили в нем счастливо. В перерывах, все более и более продолжительных, между моими турне я наводила лоск в доме и пыталась придать садику красоту марокканского парка (увы – и мимоза, и банановые деревья захирели) или болгарских ланд (сирень разрослась так, что затмила все остальное). Еще я старалась культивировать лекарственные растения, читая все что могла найти о них, ради естественного стремления сделать волосы погуще и сгладить морщины. Пока я бывала в отъездах, компанию Генри составлял наш силихем-терьер Джоэй, а сам он работал в огороде в ожидании телефонного звонка – ибо был уверен, что таковой вот-вот последует и ему предложат должность в какой-нибудь международной организации. Мы лишились шофера, и теперь Генри сам водил наш купленный по дешевке автомобиль, который то и дело ломался.

Должна сознаться, что повальный крах банков 1929-го не оставил в моей памяти сильных впечатлений. Знаменательными событиями этого года для меня были поступление Ника в Итон и кончина Дягилева – я узнала о ней в тот самый момент, когда ставила последнюю точку в «Моей жизни». Уже позднее я напишу о Шиншилле восхищенный текст, воздающий ему по большим его заслугам и опубликованный в приложении к переизданию 1948 года. Предубеждение, омрачавшее всю жизнь Дягилева, – никогда не плавать на корабле, – сбылось: он умер в Венеции, городе на воде! Рядом не оказалось ни Лифаря, ни Кохно, ни Мясина. Его последние часы облегчили и потом уладили последние формальности представительницы того «проклятого пола», которого он всегда так опасался, – Мися Серт и Габриэль Шанель. «Малышка-модельерша» оплатит погребение Дягилева, как ранее похороны Радиге. Творец «Русских балетов» покоится теперь на кладбище Святого Михаила в Венеции – его любимом городе.

А вот о годе 1930-м мы с Генри храним горькое воспоминание. Я – из-за одного немца-импресарио, задумавшего сделать спектакль и поручившего мне поставить его с десятью танцорами, да все очень быстро скисло – импресарио оказался гангстером; а Генри – из-за субъекта, представившегося Зеленовым, – этот субъект втравил его в сомнительный бизнес по импорту болгарской свинины, хорошо хоть, Генри вовремя бросил это дело. Надо же нам было оказаться такими наивными! Как бы там ни было, а уже становилось очевидным: мы в который раз, как говорят во Франции, оказались «с жадным взглядом и пустым брюхом», а наши финансы стремились к нулю. Тут вырисовывались три выхода… и мы испробуем все: мне – давать уроки, Генри – во что бы то ни стало раздобыть должность и, наконец, последнее средство: продать дом.

А пока что мы наслаждались Лондоном. Сколько же у нас было друзей! Пол Нэш, Артур Блисс, Арнольд Бэкс, Арнольд Беннетт (тот самый, с именным омлетом), наша кузина-скульпторша Кэтлин Скотт, Грейс Ловат Фрезер, ставшая главной редакторшей журнала «Искусство и индустрия» – она к тому же заведовала отделом дизайна на фирме «Швепс», куда немного попозже поступит работать Ник, как и танцевальный критик Арнольд Хэскелл. Именно он, Хэскелл, посоветовал мне писать воспоминания – не будь его настойчивых просьб, я бы никогда не окунулась в «Мою жизнь».

В нашем кружке не замедлило появиться, а точнее ворваться, новое лицо: Кэтлин представила нам романиста и драматурга Дж. М. Барри. Он был такой низенький, такой пройдошный и при этом невероятно эгоцентричный, что впору сравнить его с персонажем, им же самим и сотворенным: с Питером Пэном. Мальчуган, ни в какую не желавший вырастать, обольстит Уолта Диснея – но привлекательный, мужественный и обаятельный герой, каким его изобразили на голливудских студиях и чьи приключения еще наверняка очаруют поколения мальчишек, не имел ничего общего с тем Питером Пэном, какого написал Барри, – его герой одержим ненавистью к взрослым и смертью. Все свое детство Барри пришлось страдать от того, что мать предпочитала ему старшего брата, умершего в шестилетнем возрасте. Изжить такую травму и помогло ему изображение в литературе своего двойника.

Несмотря на то что Барри обладал характером «вспыльчивым как порох», он оказался непревзойденным рассказчиком и остроумцем. Мы с Генри очень его любили. Да ведь и статью из «Светского сплетника», натолкнувшую меня на мысль написать эту рукопись, я обнаружила в издании «Питера Пэна», подписанном для меня автором. А вдруг это знамение – ко мне будто воззвал автор, умерший еще в 1937-м?

Мой любимый фотограф, светский человек Отто Хоппе, мой друг Сорин, живший между Францией, Соединенным Королевством, Соединенными Штатами и… СССР, где сделал блестящую карьеру портретиста знаменитостей, много раз навещали нас, как и дорогой мой Жан-Луи Водуайе, тогда – хранитель музея Карнавале.

А над этим мирком, сияя высоко-высоко в недосягаемом небе лондонской интеллигенции, царили супруги Кейнс.

Лоппи Кейнс, гениальная невинность

Биконсфилд, 27 июня 1969