Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

А вот насчет моего друга, художника Сорина, умершего в Нью-Йорке в 1953-м… должна признаться, что новые откровения, которые мне сообщил о нем все тот же Иван Иванович П., повергли меня в подавленное состояние. Сорин, зарабатывавший безумные деньги тем, что писал портреты всех монарших особ и элиты капиталистических стран, тайно перечислял часть этих денег в Советский Союз! А его жена Анна после кончины Сорина подарила его картины компартии. Сорин, как и мой брат Лев, мечтал о возвращении на родину, но можно ли было счесть нашей страной ту кровавую диктатуру, в какую она превратилась? Эти денежные пожертвования, а пуще того – картины – разве не было это со стороны четы Сориных формой предательства по отношению к свободному миру, приютившему их и сделавшему миллионерами? Или, быть может, пара подвергалась давлению Москвы?.. И все-таки я хотела бы сохранить о Сорине – о котором думаю, глядя на мамелюкский ковер, – память как о верном друге, взыскательном живописце, так часто протягивавшем руку помощи друзьям, оказавшимся без гроша.

Недавно я узнала, что и графиня Греффюль скончалась в возрасте девяноста двух лет! Не хочу я жить так долго, если не удастся остаться бодрой и крепкой, веселой оптимисткой – какой в свои девяносто семь остается Матильда Кшесинская.

Этот период моей жизни, проходивший под знаком скорби и печали, немножко скрасили успехи Ника – он под именем Николаса Брюса в 1951-м получил первую большую роль в кино: Лодовико в фильме Орсона Уэллса «Отелло». Фильм снимали в Марокко, и Ник, воспользовавшись этим, съездил в Танжер, где, как он и ожидал, все показалось ему незнакомым. Его актерская кинокарьера началась в 1949-м в «Калиостро», и за последовавшие десять лет он снимется в двадцати пяти полнометражных лентах, среди которых «Убийство на Ривьере», «Две англичанки в Париже», «Виски, водка и железная нижняя юбка»… Особенно меня позабавили два самых недавних: «Дипломатический корпус» (полицейская комедия, в названии обыгрывающая каламбур со словом «корпус» – «тело») и «Тайный агент С.З.»

Поучившись у Макса Рейнхардта и на курсах драматического искусства, Ник был принят в Ливерпульский театр. Тридцать первого августа 1939 года он должен был дебютировать в пьесе Сесила Робертса «Копьями против нас» – о первых днях войны 1914-го глазами одной австрийской семьи. Мы тогда, только что вернувшись из Будапешта, поселились в Клифтоне, под Ноттингемом, в имении моих свекра и свекрови, перешедшем в руки моего деверя, а сами пока ждали случая снять квартиру в Лондоне.

Ник, трусивший до полусмерти, запретил нам приходить на премьеру. Пришлось – с нетерпением и легкой тревогой – ждать третьего представления, чтобы наконец увидеть нашего сына впервые на сцене. Наконец вечером 2 сентября мы приходим в театр. Пьеса начинается. Скрещиваем пальцы – и вдруг один из персонажей, сын (австриец), с победоносным видом объявляет отцу:

– Война, папа! Какая радость! Началась война!

Мы с Генри в панике взглянули друг другу в глаза. Мгновенно вспыхнули в памяти события 1914-го: люди, в панике бегущие по неосвещенным улицам, треск пулеметов, спектакли, вдруг прерванные на середине…

Постановка выдержала всего четыре представления – ибо в воскресенье 3 сентября вопль «началась война» стал реальностью. Накануне, 1 сентября, Гитлер вторгся в Польшу, а 3 сентября 1939 года правительства Великобритании и Франции объявили войну Германии. Кошмар начался сызнова. Театральная карьера Ника, едва наметившись, завершилась. Придется ждать почти десяток лет, чтобы он смог начать новую карьеру – уже как киноактер.

А мы 3 сентября, в страшной спешке упаковав кое-что из одежды, взяв документы и какую-то еду, все втроем рванули на машине. Направление: Лондон. Уже под вечер, когда нежный свет окутывал пейзаж как предвестие надежды и покоя, мы остановились на обочине, чтобы съесть по сэндвичу, и вдруг из соседней рощицы выехал сверкающий мотоцикл. Затормозил, объехал вокруг нас, потом еще раз, помедленнее, и умчался туда же, откуда выскочил. Мотоциклист в черной кожаной военной куртке, чье лицо полностью скрывала каска, казался выходцем ниоткуда. Он напомнил мне большевиков – те тоже любили черные кожаные куртки, трескучие мотоциклы и приемы безмолвного устрашения. Мы оцепенели.

– Прекрасное начало для фильма о войне! – не удержался от замечания мой сын.

Мы разразились нервным хохотком. Все трое повидали и не такое.

На следующий день Ник отправился в Ноттингем, чтобы присоединиться к «Шервуд Форестер» – пехотному полку британской армии, к которому был приписан. В своих мемуарах Генри поместил фотоснимок нашего сына в великолепной военной форме. Светлые глаза – отцовские, а вот мрачное выражение лица, за которым кроется ностальгия, – от меня.