Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Нам с Генри больше негде было жить. Мы просидели всю войну в малюсенькой квартирке Ника в Примроуз-Хилл, на севере Лондона. В ней было полным-полно мышей. Генри предлагал поставить мышеловки, но я отказалась: в конце концов, эти маленькие зверьки не сами выбрали родиться мышами, как и мы не сами выбрали эту войну, кое-как прожитую нами вместе с миллионами наших соотечественников. Главное и эгоистичное упование наше с Генри было на то, что наш сын выживет в боях. И вот настал день, когда он, демобилизовавшись, вернулся, и нам впервые в семейной жизни пришлось делить две маленькие комнатки на троих. Мы заключили «джентльменское соглашение», и все прошло как нельзя лучше. В то время я по крайней мере освоила ремесло кухарки. Серьезно и прилежно – так же, как занималась танцами, – я наконец научилась готовить по книге рецептов, наверное, забытой здесь кем-то из бывших съемщиков.

Книга рецептов французской кухни. Что тут скажешь – повезло!

Верные друзья

Биконсфилд, 19 июля 1969

В 1954 году в Лондоне торжественно отметили двадцатипятилетие кончины Дягилева. В рамках празднования прошла большая выставка и званый ужин, куда пригласили всех, когда-либо знавших Шиншиллу. Особенно я обрадовалась встрече с Александром Бенуа – он в свои восемьдесят четыре засел за написание мемуаров. Первый том выйдет по-английски в 1960-м, с предисловием, которое написала я. Как жаль, что смерть прервала эту работу – будь она завершена, каким бы стала уникальным свидетельством эпохи! В память о нежных чувствах, какие он питал ко мне в прежние годы, Александр привез мне из Парижа духи «Бийе-ду» дома Фрагонар.

Лифарь рассказал мне о «своих» звездах из парижской Оперы: Иветт Шовире, Жанин Шарра, Мишеле Рено, юных Лиан Дайде и Клоде Бесси… И мой верный дружок Жан-Луи Водуайе тоже приехал из Парижа. Он рассказал о реваншистских настроениях, охвативших послевоенный Париж, о травле тех, кто, подобно ему или Лифарю, оставшемуся работать в Опере, продолжал трудиться в учреждениях культуры в период оккупации, – чтобы, как он выразился, «не дать культуре умереть».

До самой своей кончины в 1963-м – в этом же году суждено будет умереть и Жану Кокто, и Франсису Пуленку, – Жан-Луи будет постоянно держать меня в курсе всего, что он называл «своей парижской хроникой». Расскажет и о вызвавшем споры возвращении в 1957-м Габриэль Шанель – ее на долгие годы приютила Швейцария. В свои семьдесят пять она вернулась к моде – и ее дутые сумочки и двухцветные туфли-лодочки были еще изобретательнее прежнего.

В Шатле, где в 1909-м давали первые представления «Русские балеты», теперь, в 1950-е годы, ставили только помпезные полуоперетты типа «Мексиканского певца» Луиса Мариано, спектакля, выдержавшего больше тысячи показов. Зато Театр на Елисейских Полях, где создавался «Послеполуденный отдых фавна», сохранил к программе очень строгие и современные требования.

Жан-Луи одарил меня подробным рассказом об одном из последних богемных скандалов столицы, случившемся в Париже 2 декабря 1954-го на представлении «Пустынь». Композитор Эдгар Варез, которого всегда поддерживал зять моего брата Льва Пьер Сувчинский, сам определял свое произведение как «электронно-симфоническое»: резкие звуки, перкуссии, а еще – шум заводских машин и звон металлических тарелок, записанные задом наперед. Совместное звучание оркестра и магнитофонных записей сбило публику с толку. Осуждающие перешептывания набирали силу и стали такими громкими, что кресла, которые принялись трясти зрители, оказались в опасности, и зал эвакуировали. Самым интересным и новаторским во всей этой истории было то, что вечерний концерт записали на радио – со всеми оскорблениями, пронзительными воплями и креслотрясением во время исполнения произведения! Недавно я раздобыла себе диск Вареза и прослушала «Пустыни», все думая, что бы сказал об этом Дягилев. И, по-моему, он нашел бы это очень мудрым!

Именно Жан-Луи первым поведал мне о дуэли на шпагах, сегодня почти забытой, – между Сержем Лифарем и маркизом де Куэвасом. Она произошла 30 марта 1956 года у въезда в Париж. Куэвас, представлявшийся чилийским аристократом, а на склоне лет женившийся на наследнице семейства Рокфеллеров, создал в Монте-Карло собственную компанию, состоявшую по большей части из американских танцовщиков – таких как Розелла Хайтауэр. Видимо, «Большой балет» маркиза де Куэваса составлял серьезную конкуренцию Лифарю – ибо последний обвинил первого в плагиате. Серж в этой дуэли отделался царапиной на руке и при мне даже намеком не упомянул об этом маскараде, фантасмагорическом в современной и демократической Франции. Ностальгия по славному героическому прошлому? Желание создать рекламный скандал по лекалам Дягилева? Наверное, и то и другое. Жан-Луи описал мне и секунданта Куэваса – некоего Жана-Мари Ле Пена, служившего маркизу экспертом по оружию; кажется, он, невзирая на пересекавшую один глаз черную повязку, подавал надежды на блестящую депутатскую карьеру.