Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета

Я была опьянена успехом. Мы наносили друг другу визиты. Еженедельные полдники у Жана-Луи Водуайе в его квартирке-мансарде над Пале-Роялем, в доме номер двадцать по улице Монпансье, привлекали Марселя Пруста, таких поэтов, как Поль Друо (он погибнет в Первую мировую), и таких художников, как Максим Детомас, восхищенный обожатель наших спектаклей. У Максима на улице дэ Терн было свое ателье, самое романтически экзотичное во всем Париже. Там я однажды познакомилась с Жозефом-Шарлем Мардрюсом – тем самым переводчиком «Тысячи и одной ночи», чьи тексты вдохновили Дягилева на постановку «Шехеразады», и с его очаровательной супругой, писательницей и бисексуалкой Люси Деларю-Мардрюс.

Колетт, Рашильда, Рене Вивьен и другие знаменитые лесбиянки в те годы ничуть не скрывали своих пристрастий. Недавно поселившаяся в доме номер двадцать по улице Жакоб Натали Барни, знаменитая американка, хозяйка салона, каждую пятницу принимала когорту «подруг». Ида Рубинштейн, незадолго до этого ставшая любовницей и музой художницы Ромейн Брукс, хотела было вовлечь в это и меня, но я держала дистанцию. Много позже я узнала, что мне приписывали любовные интриги с писательницей-феминисткой Мерседес де Коста, замеченной в скандальных связях с Айседорой Дункан и Гретой Гарбо.

Чистейшая выдумка!

Абсолютно искренне

Биконсфилд, 4 апреля 1969

Первая моя тетрадка, начатая месяц назад, вот-вот закончится. Цветом обложки – золотисто-желтым – она вполне соответствует содержанию: молодость, успех, «Жар-птица»… Я перечитала ее за один присест, ни на чем не задерживаясь. Слишком уж опасалась, что увижу там одни недостатки. И действительно увидела одни недостатки! Признаю – я излагала события так, как подсказывала мне память, не слишком-то заботясь о форме.

Слава богу, я не собираюсь публиковать свои записи. Уже давно потеряна связь с «Коламбусом» – издателем «Театральной улицы», и те пять глав о моих лондонских годах, посланные им в 1956 году, скорее всего, не вызвали интереса. Да и чем размышления о минувшей эпохе старой дамы, а точнее сказать – дамы, когда-то «модной», могли привлечь внимание издателя?

Мне неважно, что будет с этими страницами, на которых вольно и неприхотливо прошлое смешивается с прошлым. Я пишу для себя, повинуясь внутренней потребности. Прежде всего – вернуться к некоторым эпизодам, о которых я уже упоминала в «Моей жизни», дополнить их, иногда исправить, приподнять завесу над тем, о чем я умолчала или побоялась рассказать. Короче говоря, примириться с собственной совестью, дав себе слово быть абсолютно искренней. А кроме того – рассказать и о временах, на которых тот мой рассказ прервался, – об Октябрьской революции.

Быть может, настанет день, когда кто-нибудь и заинтересуется этой рукописью (один из моих внуков, историк балета?). А пока что мне понадобится доверенное лицо для перечитывания текста, который я предпочла изложить не по-русски, а по-английски, как и «Мою жизнь», – и чтобы напечатать его на машинке, а ведь я-то пишу как «курица лапой»!

О том, чтобы предложить прочесть такое Нику, не может быть и речи. Ни в коем случае! Я ничего ему не сказала. Здесь столько всего, что может задеть его чувства…

Красная тетрадь

На берегу

Лондон, 5 апреля 1969, полдень

Я решила сделать себе подарок – провести вечерок в Лондоне, чтобы развеять плохие мысли. Директор пансиона ни о чем не стал меня спрашивать и предоставил в мое распоряжение автомобиль. Когда я уселась на заднее сиденье, он наклонился ко мне и прошептал, пока я еще не успела поднять стекло:

– С тех пор как вы начали писать, мадам Карсавина, у вас такое счастливое лицо.

Бог ты мой! Неужели Эмильенна проболталась? Хотя признаюсь, что никогда не просила ее хранить это в секрете. Недосмотр с моей стороны? Сама того не сознавая, я хочу, чтобы об этом знали, – на случай если вдруг умру…

Шофер-с-красивым-затылком на полной скорости помчал меня «в город». Купить письменные принадлежности – не более чем предлог. Этого добра у меня предостаточно, на много лет хватит. И все-таки я зашла в большой магазин. Побродила по нему с праздным видом, наблюдая за молодежью. Мальчишки и девчонки, все очень тощие, с длинными волосами, на туповатые глазки падает густая челка. Я поняла, что Эмильенна хотела выразить словами «выглядеть по-современному»: такая расслабленность и беспечность… подчас граничащая с бесстыдством.

А вот я «У Лили», в миленькой чайной в квартале Бэнксайд, это заведение во вкусе прошлых лет, и я хорошо его знаю – часто сюда захаживала, и не без повода: за заливом тут можно различить Темзу. Мое петербургское детство прошло у воды, в доме номер сто семьдесят на набережной Фонтанки, где канал с тем же названием сливается с Екатерининским, – сегодня это канал Грибоедова. Потом, молодой женой, я жила в доме номер шесть на берегу Крюкова канала.