Я тебе изменяю

Но сейчас Глеб считал себя обязанным быть здесь. Или это было лишь оправдание? Этакая отсрочка от встречи с женой, боязнь сделать шаг ей навстречу и получить от ворот поворот…

– Что случилось? – раздался тихий, ничего непонимающий со сна голос мамы.

– Вы были правы! – воскликнула Божена, заламывая руки. – Я только что видела Олю все с тем же мужиком! Они так мило ворковали, что даже смотреть было стыдно!

Мамин взгляд переместился на него, безмолвно говоря: «я ведь тебя предупреждала». Проследив за этим движением Риммы Феликсовны, Божена тоже повернулась в его сторону и, изумленно округлив рот, словно рыба, выдала:

– Ой! Ты здесь!

Глеб сильнее сцепил челюсти. Все происходящее походило на дешевый фарс, которому он стал невольным зрителем, и все же он ничего не мог поделать с тем, что новости, как Оля воркует с другими мужиками, что-то сильно задевали внутри него. Ранили. Убивали…

Но вопреки всему этому он нашел в себе силы, чтобы твердо посмотреть Божене в глаза и отчеканить единственный вопрос:

– Ты что, следишь за моей женой?

Ее рот стал еще круглее, выражение лица – еще более глупым, более отталкивающим. Она растерянно хлопала ресницами, а он… понимал, что безумно устал. От всего этого. Ее нежеланного присутствия. Намеков матери, все чаще переходящих в нападки на его жену. От себя самого устал, от своей трусости и неспособности признать ошибки…

Но хватит. Оля была его женой. Они – двое взрослых людей, двое близких людей… несмотря ни на что. И чем стоять здесь и слушать всю эту ересь, ему стоило поехать к Оле и узнать все у нее.

Черт возьми… ему было даже почти плевать, что она скажет. Солжет ли, окатит ли презрением, скажет ли, что все это – правда…

Ему просто нужно было видеть ее. Нужно так сильно, как умирающему в пустыне – глоток воды. Он хотел ее видеть, хотел ее слышать… и ничто иное уже не имело значения.

Глеб обратил на Божену тяжелый взгляд, в два шага сократил дистанцию между ними и, схватив ее за локоть, просто выволок прочь из палаты.

– Мне больно! – тонко взвизгнула она.

Ему тоже было больно. За то, что так бесславно просрал свой брак. За то, что не сумел отделить пустую красивую картинку от того, что действительно важно…

– Ты нормальная? – буквально прорычал он в ответ. – Врываешься в палату к больному человеку, как к себе домой, выкрикиваешь новости, от которых маме может стать плохо… Слушай, я пытался поговорить с тобой по-хорошему, но ты явно не понимаешь человеческого языка. Поэтому скажу проще: пошла вон и больше не смей сюда вообще приходить!

Он с отвращением откинул от себя ее локоть, выжидательно уставился на бледную, замершую фигурку…

Божена даже не пошевелилась. Лишь руки к щекам приложила, жалобно захныкала…

– Глеееб… зачем ты так?.. Я ведь за тебя переживаю… она тебя обманывает…

Он сделал глубокий вдох. Ненавидел женские слезы, потому что никогда не умел им противостоять. Но сейчас дошел до той точки кипения, когда никакие ниагарские водопады, льющиеся из глаз Божены, уже не могли его остановить.

– Считаю до трех, – выдохнул он сквозь зубы. – А после… выкину тебя отсюда сам, если не уйдешь на своих двоих. Раз…

Она вздрогнула. Похоже, увидела в его лице нечто такое, что наконец поняла: он не шутит. Сделала шаг назад, потом другой…

Когда стук ее каблуков наконец-то стих где-то в глубинах коридоров, он перевел дух. Выждал несколько минут, убеждаясь, что она не вернется, после чего заглянул в палату к матери, чтобы удостовериться, что она в порядке, и тоже пошел на выход, направляясь туда, где так мучительно хотел быть…

И так боялся.

* * *

Когда после нескольких звонков в дверь никто так и не открыл, Глеб устало прислонился к стене, словно все силы покинули тело разом.

Возможно, Оля просто не хотела ему открывать. А может, была на очередном этом своем свидании с адвокатом… или не адвокатом.

Хотелось выть. Диким, раненым зверем, во всю глотку, во всю силу легких. До того сильным, нестерпимым было разочарование от того, что не мог увидеть ее… просто увидеть. Такая ерунда по своей сути, но жизненно важная для него сейчас.

Он уже подумывал о том, чтобы начать ей звонить на телефон или молотить кулаками в дверь, когда створки лифта вдруг раскрылись и оттуда вышла Оля с Тео на руках.

От облегчения захотелось рассмеяться, но из горла вырвался лишь какой-то глухой, полузадушенный звук.

Она изменилась. Он смотрел в знакомые глаза, но словно бы на незнакомого человека. Прежде хаотично растрепанные волосы теперь были уложены в новую, стильную прическу. Косметики на лице – минимум, но она удачно подчеркивала лучшие черты…

Она изменилась так, как он требовал, а он теперь отчаянно хотел назад ту, прежнюю Олю, потому что с этой, новой, совершенно не представлял как себя вести…

Казалось, теперь он сам ей был совсем не ровня.

Ее губы раскрылись и он, как завороженный, следил за тем, как они двигаются, не понимая, не слыша при этом ни единого слова. Когда она выжидающе на него посмотрела, он растерянно провел руками по волосам и сказал просто: