Я тебя куплю

— Не прощу! — Она впивается в меня полным горечи взглядом. — Никогда, слышишь?! Так что возвращайся к своей Адель. У нее как раз развод намечается…

— Да не моя она! — срываюсь я. — Никогда не была! Меня при воспоминании того случая блевать тянет!

— Ты поэтому ей верой и правдой служишь? — усмехается она, моргая от наворачивающихся слез. Сколько же ты их пролила сегодня, девочка?

— Верой? Правдой? Думаешь, во имя веры и правды тебя не убил? Ты даже не представляешь, сколько заказанных ребят я за бугор отправил, а ей докладывал, что прикончил. Ты ничего не знаешь… А то, что знаешь, капля в море!

— Какое благородство! — Она встает с дивана и, пошатнувшись, ладонью упирается в зеркальную стену.

Подрываюсь с места, взяв ее под руку, но она отталкивает, отмахивается, как от таракана.

— Не прикасайся. Предупреждала же.

А пять минут назад прижималась ко мне, носом в грудь уткнувшись. Что ж, девочка, придется последний раз тебе нервы потрепать.

Достаю ствол, дергаю затвор, силой вкладываю в ее ладонь и дулом упираю в свое солнечное сплетение.

— Тогда стреляй, — шиплю настойчиво. — Я все равно не смогу без тебя. Если выйду из клуба один, просто сяду в тачку и расшибусь ко всем чертям. А тут хоть твое лицо буду видеть, умирая.

Бледная, растерянная, напуганная, она смотрит то на меня, то на свою вооруженную руку. Замирает на миг, потом снова дрожать начинает. Буквально трястись, содрогаться.

— Стреляй! — рявкаю я.

По ее щекам стекают блестящие ручейки, губы поджимаются.

— Ну же! Давай! Отомсти за ложь, за предательство! Накажи негодяя!

Она мотает головой, отнимая ствол от моей груди, но я хватаю ее за руку и возвращаю на место.

— Стреляй!

— Нет, Камиль… Не могу… — хнычет, пытаясь вырваться из моих тисков.

— Не можешь? Или не хочешь? — Грозой нависаю над ней. Задавливаю. В глубины проникаю.

Резко отняв пушку от моей груди, дурочка приставляет ее к своему виску. Глядит мне в глаза, плачет и бормочет:

— Не хочу.

Выдохнув, закрывает глаза и нажимает на спусковой крючок. Вздрагивает, даже взвизгивает.

Вот ты и дала ответ, девочка. Скалюсь, ладонями упершись в стену, максимально ограничив ее телодвижения.

Она распахивает глаза, озадаченно смотрит на меня, медленно опуская ствол.

— Думала, заряженную пушку тебе, маленькому бесенку, дам? — улыбаюсь уголком губ. Залезаю в карман своей куртки, вынимаю патроны и высыпаю их на пол, металлическим звоном гипнотизируя ее. — Ничего не было, девочка. Чеховской нас вовремя застукал. А от того, что он видел, не беременеют.

Она чуть морщится, примерно догадавшись, о чем я.

— Я был сопляком. Подростком. Друзья хвастались своими достижениями. Брат от них не отставал. Мне тоже хотелось поскорее мужиком стать. Зная аппетиты своей дочурки, господин Чеховской решил, что мы с ней давно этим занимаемся. Слышать ничего не хотел. В общем, отбросив идею что-то ему доказывать, я быстро переключился на новые увлечения.

Медсестричка роняет ствол, стекая по стене. Запускаю руку за ее спину — тонкую, горячую, влажную. Пальцами касаюсь гладкой кожи, ладонью скольжу по пояснице, наблюдая, как она сдается — взглядом, дыханием, мукой на лице.

— Скажи, как я должен был признаться тебе в том, о чем сам всю жизнь хочу забыть? Это то же самое, что выплеснуть на тебя ведро помоев. Знал бы, что больной на всю голову господин Чеховской столько лет Лучиану моей дочерью считал, давно во всех подробностях рассказал бы ему, чем мы успели заняться до того, как он появился. Вернее, Адель успела…

— Хватит, — прерывисто выдыхает медсестричка.

— Вот именно. Мне об этом вспоминать так же противно. Но чтобы ты знала, я никогда, ни на одну секунду не испытывал к той змее даже каплю того, что чувствую к тебе. Подлая, циничная ведьма с гнилым нутром. Она тебе в подметки не годится. Неспроста увидела в тебе более сильную конкурентку, когда заказала. — Притягиваю ее к себе, сжимаю в кольце одной руки, пальцами второй провожу по нежной щеке. — Что стало с твоей самооценкой? Ты действительно подумала, что я… Черт! Девочка, ты полна сюрпризов.

— Тогда почему ты служишь ей? — всхлипывает она.

— Может, чтобы таких, как ты, защищать. Все сложно, на самом деле. В ее котле мой брат варится. Он же дурной, хоть и старше. Если не позабочусь о нем, с какими глазами я буду на могилу матери приходить? Что скажу ей? — Носом трусь о кончик ее носа, крепче сжимая в объятиях. Завоевываю снова и снова. — Я дал клятву, девочка. Когда из армии вернулся, за своих корешей всем гадам отомстил и с Чеховским поскандалил, хотел счеты с жизнью свести. Взял нож и пошел на кладбище. Волком выл на могиле матери под дождем. Но всякий раз, как лезвие к горлу подносил, ее голос слышал, картинки из детства перед глазами всплывали… Ромка-озорник… И тут я вспомнил, как мать, умирая, молила меня приглядеть за братом. Не смог я бросить его. Вот и подставляю ему свое плечо. Куда его, непутевого, девать?

Медсестричка в кулачках сжимает мой свитер, утыкается лицом в мою грудь и начинает рыдать. Перебрала она сегодня — с эмоциями, с алкоголем, с опасностью. Совсем выдохлась, едва на ногах держится.