Я тебя… никогда!

Венька прятал взор, разглядывая трещины на стене, колыхание островка паутины за газовой трубой, не смея назойливо предъявлять нескромный интерес, который вместо того, чтобы устыдиться и спрятаться, разгорался всё сильнее. Взволнованное сердце за время, пока его оценивающе разглядывали, успело произвести лишь несколько невнятных фраз, застывая в ступоре после каждого следующего удара.

Он уже жалел, что явился на бал, где его не ждали.

Сложно было определить, в каком качестве его рассматривают в этом доме.

Если Софья Леонидовна хотела интимного контакта – зачем пригласила подругу? Третий в сердечных делах всегда лишний.

Пить вино Вениамин не решился: обстоятельства складывались не в его пользу, значит, ночевать точно придётся дома.

Беседа не складывалась, поскольку никто не понимал, с чего начать. Женщины наливали и опрокидывали стопку за стопкой. Венька чувствовал себя карпом, которого вот-вот должны съесть, но никак не решаются зарезать.

Подруга хозяйки начала зевать, принялась названивать в службу такси (это было частью коварного замысла).

– Вениамин, голубчик, али ты не сокол, – съязвила хозяйка, – отвези подружку, будь ласков. Любочка после суточной смены, утомилась.

Отказывать сходу не было причины. Пусть так, лишь бы скорее выйти за рамки непонятного балагана.

Что и как происходило дальше, можно было вспомнить лишь фрагментами, поскольку начался спектакль как комедия, а закончился мелодрамой.

Пассажирка “случайно” попадала “не туда”руками, притворялась предельно пьяной, что было странно (выпито было всего ничего: в початой бутылке оставалась почти треть), лезла целоваться.

Венька отбивался недолго (мозг отключился, не давая права диктовать сознанию условия интимного взаимодействия буквально через несколько минут агрессивно-провокационных действий).

Машина была припаркована в кустах.

Близость доступного источника наслаждения насыщала атмосферу тесно замкнутого пространства терпким запахом грешных мыслей, сверкающих электрическими разрядами на налитых выпуклостях, прикосновение к которым лишало собственной воли.

Времени на поцелуи ушло достаточно, чтобы вскружить голову до состояния кипения.

Романтический танец продолжили на жилплощади соблазнительности.

Вениамин чётко помнил, как медленно, с поцелуями раздевались, как дрожащими руками прижимал женщину за упругий зад, как оглаживал крепкую спину, с каким азартом приник губами к упругой груди, пьянящей запахом разрешённого бесстыдства.

Нежная шея, подключичные ямочки, мягкий живот: руки и губы путешествовали по неизведанным просторам в попытке отыскать контрольные точки, в которых сосредоточена чувствительность, где прячется страсть.

Венька вёл себя как умалишённый, словно впервые и вдруг увидел эти потайные уголки, как целомудренный юнец, познающий запретную девичью тайну впервые.

Слишком долго мужчина добирался до полюса наслаждений, слишком реалистично и красочно представлял это мгновение.

Когда почти весь путь был пройден, когда сокровенные пределы раскрылись, голова закружилась в медленном танце, лишая возможности поступать осознанно.

Раздвигая словно в горячечном бреду аппетитные бёдра, крадучись, нежно, но страстно вклинивался Венька во влажную тесноту: нырял, замирал, окунаясь с головой бездну порока, “извинялся” целомудренно и страстно.

Он и забыл, что обладает столь яростной мужской силой, нерастраченным доселе умением извлекать из женского естества столь темпераментный отклик, дающий право задерживаться в промежутке меж ног сколь угодно долго, пока не иссякнет последняя капля эликсира молодости.

Оказывается, он ещё ого-го! Выходит преждевременно вычеркнула Веньку супруга из числа обладателей выдающихся интимных способностей.

Очнулись любовники на мокрой постели, лишённые сил, хотя настроение праздника не покидало воспалённые сердца.

В таком-то возрасте, мама дорогая!

Смотреть в глаза друг другу было неловко и стыдно, зато запретные действия постыдными не казались.

В воздухе витал концентрированный аромат похоти, запах немыслимого в своей откровенной целомудренности разврата, специфически, очень щедро сдобренный мускусом нутряных соков.

Вениамин застенчиво прикрыл скомканными трусами погрустневший, сдувшийся как воздушный шарик молот, спустивший в свисток последний пар, и засобирался домой.

– Оставайся уж. Чего вскочил. Нормально же всё, мне понравилось. Никто никого не насиловал. Попробуем притереться. Я одна, ты один. Недавно стихи читала, не помню, кто написал, – знаешь, милый, ведь будет здорово, если всё это – не в бреду! Это я, твоя помощь скорая. Вызывай меня. Я приду. Ну, попробуем?

– Дети у меня, двое. Так что я один.

– Дети – это хорошо. Ребятишек люблю. Не бойся, не обижу. Оставайся.

– У тебя не останусь. Хочешь серьёзных отношений – жить у меня будем. А ты ничего… та ещё зажигалка.

– Да и ты – мужик не промах. Вдруг у нас с тобой сладится?

– А Софья? Я же, выходит, поманил её, обнадёжил, а сам…