Я тебя… никогда!

– Чё сразу своей. Она общая. И покажу. Инга баба безотказная, палочка-выручалочка. Когда настроение плохое или дурь скопилась, первым делом до неё бегаю. Чем экономить, лучше ей в пещеру за пару сотен зарядить. Долго упрашивать не нужно. Я тебя хочу. Нечего ломаться. Чего целку из себя строишь? Не я ли тебя, как последнюю шалаву в Дашкиной супружеской постели драл? Позы разные перепробовал. То-то! Докторшей притворялась. Знаем мы таких тихонь. Через день лечусь.

– Ты чего такой храбрый стал? Бесишься, что застукала?

– Ой, прям застукала. Честная давалка. Не я ли сиськи твои бесстыжие мял вот этими рученьками, вишенки с тортика грудей сосал да облизывал? А как по дорожке меж тех холмов губами до куста срамного добирался, губья вагины пальчиками вот этими раздвигал, по клитору языком елозил? Соку было, хоть в стакан наливай. Неужто запамятовала? Надо же. Оно конечно. А как скакали с тобой на пару по два часа кряду, как глубже и сильнее просила, тоже не помнишь?

– Отчего же, помню. И договор с тобой помню. Отгрызть обещала твои тухлые причиндалы, если посмеешь Дашеньке изменить. Не послушал. Посчитал, вру. Конечно, грызть я их не стану, как бы меня не вырвало. А вольницу твою враз разрушу.

– Ой, ой! Испужался. Иди, докладывай. И про себя не забудь. Она тебя же первую из дому выпрет. У нас семья, дети. А ты кто? Или будешь втирать про секс в лечебных целях? Извивалась, стонала, поддавала задом. Это было лечение? Дрожала как осиновый лист, кончала по пять раз кряду. Это тоже лекарство было? Или имитация оргазмов? Понимаю, баба незамужняя, а тут живой ствол, стояк железобетонный, долбит как отбойный молот. Где уж тут терпежу взяться, приходится подчиниться действию вездесущих гормонов. Я же видел, как ты тащишься, потому и хочу тебя всегда, что темпераментнее тебя бабы не встретил, хотя тьму баб перепробовал. У Дашки моей после родов вагина как ведро, не в размер с моим аппаратом, краёв не сыскать. А у тебя тютелька в тютельку, даже немножко туговата, натягивать приходится. Так в этом весь кайф, подруга. В этом самом. Хочешь, Дашку брошу к чертям собачьим, на тебе женюсь, хочешь? Не пожалеешь. На руках носить буду.

– Помнится, ты и Дашеньке то же самое в ушки её развесистые пел. Так она до сих пор не поняла, что любовь твоя – маркетинговый ход, попросту говоря, лапша. И изменял ты, уверена, не только со мной и Ингой.

– Догадливая ты наша. Тебе списком или как? Шлюх не считал, но десятка три-четыре точно будет. И представь себе, ни одной порядочной не встретил: у кого муж, у других любимые, а от хорошего самца ни одна не отказалась. Так, поломаются слегка, для приличия, потом делай, чего душа пожелает. Хоть в зад, хоть спереди, хоть в качестве леденца. Поначалу все в порядочность играют. И ты тоже. Помню, всё помню, как просила, умоляла ещё разочек воткнуть, потому как кончить не успела. Отказал хоть раз? Влюблён я без памяти в твою мокрую щёлку, тугую, как у девочки, и сочную, словно арбуз. Каждый раз простыню стирать приходилось. А как она пахла, пуся твоя, не передать. Амброзия. По ночам снишься, прелестница. Просыпаюсь иногда, точно помню, что с тобой был, а на простыне следы великой любви. Липкие, с запахом мускуса и похоти. А ты? Ну, пошли, не ломайся. Я уже мокрый. Как вспомню твою волшебную мякоть, аромат разгорячённого тела, тесноту, жар. Это блаженство словами не передать.

– Ты говори, говори… у меня память хорошая. А список, если не трудно, напиши. Вдруг Дашенька не поверит, а тут бац – документ. Так я пошла?

– Ты чего, подруга! Заводила, заводила и динамить? Нет, так дело не пойдёт. Как миленькая дашь. А не то…

– Облезешь, милый! Не для тебя мама ягодку растила. И про Дашеньку можешь забыть. Я ей глазки раскрою. Хрен тебе по всей морде, а не тесная пещерка. Ишь, разохотился! Та широкая, эта узкая. Разборчивый больно.

Витька половину ночи, пока Даша не пришла, бесился. А вдруг и правда рассказала, сучка. Больно долго жены нет. Никогда она не задерживалась, а тут… дочка у дедов, сама в загуле. Не к добру. Не дай бог, выставит к чёртовой матери. Квартира-то её.

Когда ключ в двери заскрипел, дверь отворилась, он выскочил в коридор. Дашка была в стельку пьяная.

Лучшая защита, как известно каждому, это нападение.

Витька начал орать, как потерпевший, обвиняя жену во всём сразу. Для пущей убедительности врезал ей меж глаз, чтобы порядок блюла.

Дашенька свалилась кулем без памяти. Витька махнул рукой и пошёл спать. Так, мол, и надо тебе, шалава подзаборная. Виданное ли дело бабе за полночь пьяной приползать? Понятное дело, проучить пришлось.

Только не рассчитал силушку. Удар получился вполне боксёрский. Утром Даша не видела ничего ни одним глазом. Всё затекло и имело сизовато-синий оттенок. Только ничегошеньки она не помнила, кроме того, что к Вареньке пошла. Дальше словно свет выключили.

Витька ушёл на работу, а Даше пришлось искать телефон, звонить на работу, отпрашиваться, оправдываться. Идти по посёлку было смертельно стыдно, да ничего не поделаешь. Завтра все будут знать о её позоре.