Я тебя получу

— Твоя мать всегда ходила с длинными волосами. И тебе очень шла такая прическа. С ней ты бы похоже на девушку. А теперь… что за огрызки?!

— Я — не моя мать, папа. Я другой человек. И у меня могут быть свои взгляды на имидж и вообще жизнь, тебе это в голову не приходило?

— Взгляды на жизнь? — кривится. — Тебе всего девятнадцать, какие у тебя могут быть взгляды?!

— Извини, я очень устала и хочу спать. Выйди, пожалуйста, — указываю пальцем на дверь.

— Устала… — повторяет он и, прикрыв глаза, тяжело выдыхает. Сверкая золотом часов проводит ладонью по лицу, словно смахивая наваждение. Горько качает головой. — Она устала… От чего ты устала, ребенок?

— Пап…

— Где ты была? — спрашивает он неожиданно собрано.

— У Маринки.

— Мы оба знаем, что ты врешь. Марина позвонила мне и все рассказала. Все, Маша.

Маринка… А я, дура, так ей доверяла.

Вот и все. А раз все…

— Я люблю его, — бросаю, глядя в точно такие же, как и мои, глаза напротив. — Мне с ним хорошо. Правда, хорошо, как ни с кем не было раньше. Он…

— Умоляю, замолчи, — вытягивает перед собой ладонь и кривится в гримасе брезгливости. Звякнув хрустальной пробкой, наливает половину квадратного стакана и выпивает залпом. Я никогда не видела, чтобы он пил. Вот так, дома, без повода… Хотя сегодня повод есть — рухнули его надежды.

— Пап, ты его совсем не знаешь, — начинаю осторожно. Так осторожно, словно шагаю по минному полю. — Я могу рассказать тебе о нем, ты увидишь, что он совсем не такой, каким его считают другие.

— Ты можешь рассказать мне о нем? — усмехается. — Ты — мне?

— Да! Никто не знает его настоящего! Кроме меня!

— А ты, значит, знаешь?

— А я — знаю!

— Дурочка! Какая же ты у меня еще маленькая наивная дурочка… — теперь уже обеими руками закрывает лицо, трет подушечками пальцев глаза, а потом, выдохнув и уронив руки вдоль тела, уверенно кивает на дверь. — Пошли.

— Куда?

— В мой кабинет.

Ничего не понимая, шагаю следом за ним в прилегающий к его комнате рабочий кабинет. Утреннее солнце во всю светит в окно, в косом луче сонно танцуют серебристые пылинки. Мир плывет и качается, словно я перебрала. Это все тотальный недосып.

С таким, как Кнут, разве уснешь…

— Я покажу тебе сейчас кое-что. Иди сюда. Смелее, — садится на свое скрипучее кожаное кресло и выдвигает из стеллажа одну из многочисленных папок.

Примерно смекая, в какую область сейчас свернет разговор, устало опускаюсь в кресло напротив и готовлюсь слушать какой мой возлюбленный негодяй.

— Вот, посмотри, — передо мной на стол с грохотом падает пухлая папка. На ней черно-белая фотография осунувшегося Кнута анфас и в профиль. Кнутов Павел Сергеевич. Дата рождения.

— И? — отодвигаю папку пальцем от себя подальше. — Я знаю, что у него есть судимость. И мне на это абсолютно наплевать. Он был не виноват!

— Да-а? — ехидно тянет отец и, откинувшись на спинку кресла, складывает на столешнице пальцы домиком. Истинно «прокурорская» поза. — А ты открой.

— Я не буду это читать! — даже не смотрю на папку. — Он мне все рассказал, и я ему верю.

— Господи, да что с тобой, Маша! — взрывается. — Он посадил тебя на наркотики? С каких это пор твой светлый ум перестал функционировать!

— Ну что за бред! Какие еще наркотики, он даже обычные сигареты не курит! Говорю же — ты его не знаешь. Вот эти пустые буквы — ни о чем. Наверняка он строил из себя клоуна, нес какую-то чепуху и доводил дознавателей своим неуместным стебом.

— Я не знаю его? Я знаю его как никто! И его самого, и его папашу, и мать-алкоголичку! Такую семью выродков еще поискать.

Как же неприятно слушать все это! Дико! Но… в душу против воли вгрызается мерзкий червяк сомнения.

Отец никогда мне не врал. Никогда! С чего вдруг ему обманывать сейчас?

Нервно грызя нижнюю губу, бросаю взгляд на «дело» и это не ускользает от внимания папы.

— Говорю тебе — открой, узнаешь о нем много нового. Может, снимешь тогда уже, наконец, свои розовые очки! — наклоняется и снова пододвигает ко мне ближе злосчастное уголовное дело. — Я специально собрал для тебя все самое интересное. Читай.

Я реально не знаю ничего о Кнуте, только то, что он сам мне о себе рассказал и то, что рассказала Лера. А она не может быть объективной, потому что Паша родной брат ее будущего мужа. Эта папка может пролить свет на его жизнь больше, чем все слухи и задушевные разговоры вместе взятые. Здесь — факты. Но кто может гарантировать, что непредвзятые?..

Я знаю своего отца, для него любой, кто нарушил закон — преступник. И ему все равно на причины, побудившие человека оступиться. Он не умеет миловать, только карать.

И если вдуматься — так ли важно, что он делал в прошлом? А уж тем более его родители! Имеет ли это для меня хоть какой-то значение? Для меня, какая я сейчас. Новой.

— Открывай, Маша. Ты должна это увидеть.