Я – телепат Сталина

Я хотел увидеть Лею, но ее мать, видимо опасаясь того, что Лея сбежит со мной (у меня были такие планы), увезла ее в Белосток к дальним родственникам. Перед отъездом Лея смогла написать мне письмо и передать через свою горничную. Она писала, что сердце ее разбито, что она любит меня, но не может пойти против воли отца и умоляла поскорее ее забыть. Я хотел бросить все и мчаться следом за Леей, но ее отец был предусмотрителен и принял меры – заявил в полицию, что я преследую его дочь. У меня состоялась очень неприятная беседа с одним полицейским чином. Мне даже пригрозили арестом. Я решил сделать вид, что отступился от своих намерений, для того чтобы меня оставили в покое, а сам при первом же удобном случае решил ехать в Белосток за Леей. Я был уверен, что она поедет со мной. Я оставил у Фейги письмо для Леи, в котором написал, что мы непременно будем вместе, что я люблю ее больше жизни и скоро мы встретимся, чтобы больше никогда не расставаться. Я не знал тогда, что отец моей возлюбленной обеспокоен настолько, что решил срочно выдать ее замуж. Скоропалительно выдать. Белосток был не случайно выбран для «ссылки», там у Леиного отца был компаньон, а у компаньона был сын… Известие о свадьбе Леи настигло меня в Варшаве. Оно прозвучало как гром среди ясного неба. Я помчался в Лодзь, где молодожены гостили у Леиных родителей. Мне удалось встретиться с Леей, но она еще не успела раскрыть рта, как я понял, что между нами все кончено. В тот день я сильно напился. Обычно я выпиваю немного – одну-две рюмки коньяка или один-два бокала вина, но в тот вечер я пил водку в каком-то низкопробном заведении, где меня, хорошо одетого, назвали «ясновельможным паном». О любви было надолго забыто. До встречи с Аидой мне казалось, что Леон был прав: однажды переболев любовью, я получил к ней иммунитет. К счастью, этот иммунитет оказался не вечным.

Жизнь моя была насыщена самыми разнообразными событиями. Иначе и быть не могло, ведь я ездил по миру, встречался со множеством самых разных людей. Среди моих знакомых были представители разных слоев общества. Хочу рассказать, как однажды ко мне за помощью обратился князь Адам Людвик Чарторыйский[34]. Чарторыйский был князь, а не граф, но в моих «воспоминаниях» он почему-то превратился в графа. И история поисков пропавшей бриллиантовой броши была напечатана в сильно сокращенном виде. Кое-кто решил, что советским читателям совершенно не интересна история поиска княжеских драгоценностей. А история эта заслуживает того, чтобы остановиться на ней поподробнее.

Пропажа на самом деле была ценной, брошь стоила целое состояние. На мелкую пропажу князь бы и внимания не обратил. Мы не договаривались насчет того, что князь заплатит мне 25 процентов от стоимости броши. С учетом огромной стоимости броши то была бы неслыханно большая сумма. Не могу даже представить, чтобы я поставил подобное условие. У меня на это не хватило бы наглости. Князь сказал, что он хорошо вознаградит меня в случае успеха, я понял, что он меня не обманывает, и согласился помочь. Наверное, цифра 25 процентов появилась по аналогии с советскими законами, по которым нашедшему клад полагается именно столько от его стоимости. Впрочем, это не имеет значения. На других искажениях правды останавливаться не стану, расскажу, как оно было на самом деле.

Чарторыйский, несмотря на свое богатство, был весьма добрым и совестливым человеком. Он был очень религиозен. «Я уверен, что кражу совершил кто-то из моей многочисленной прислуги, – сказал мне князь. – Больше некому. Но я боюсь бросить тень на невиновного и не хочу, чтобы взаимные подозрения отравляли атмосферу в моем замке. Полиция только внесла смятение. Они подозревали всех и каждого, но пропажу так и не нашли. Поэтому я обратился к вам».

Граф представил меня как художника, которому предстояло написать его портрет и сделать несколько красивых зарисовок. Рисовать я совершенно не умею, но примерно представляю, как должны вести себя художники. С карандашом в одной руке и альбомом в другой я ходил по замку, время от времени что-то черкая в альбоме. Если бы кто-то заглянул в альбом, то очень бы удивился. Вместо того чтобы делать зарисовки, я записывал на идиш тех, кого успел прощупать на предмет кражи. Список мне был нужен для того, чтобы убедиться в том, что я не пропустил никого из прислуги.