Я — твоё солнце

Виктор уставился на меня долгим — слишком долгим — выразительным взглядом. Он пялился так, что я в итоге отвернулась к окну, не в силах выдерживать эти жгучие глаза. Автобус проехал по широкой авеню, остановился на светофоре и повернул направо. Виктор наклонился ко мне:

— В прошлом году умер мой дедушка. У него чердак потёк, как говорят на севере, но он всё равно жил дома.

Виктор говорил шёпотом. Его дыхание касалось моих волос: два расположенных бок о бок сиденья отгородились от всего автобуса. От целого мира.

— Каждый день к нему приходила медсестра, мама и тёти тоже заглядывали по нескольку раз за неделю. Но однажды дедушка вышел на улицу — мы до сих пор не знаем зачем. В одних тапочках… И его сбил какой-то дебил на повороте, не остановившись у пешеходного перехода. Мгновенная смерть. Я много раз представлял его распластанным на асфальте, может даже в какой-нибудь нелепой позе. Тапочки, наверное, разлетелись в разные стороны, сморщенное лицо, израненные руки. Но для прохожих и больных на голову зевак он был никем в то утро: просто незнакомый старик. Как и любой другой. Валяется тут на дороге. Тело увезли, а тапочки остались. Мама нашла один на следующей неделе. Дедушка умел рассказывать истории, как никто другой, играл «Форель» Шуберта на аккордеоне, воевал, разворачивал поезда, освобождал пленников и сражался в рядах Сопротивления.

Я повернулась к Виктору, но тот потерялся где-то далеко в своих мыслях.

— Ну а я вот люблю спасать старушек в беде.

Он улыбнулся:

— Я рад, что ты поехала со мной.

За окном мелькали улицы Парижа.

Я тоже была рада.

В аэропорту Орли народу было битком. Когда мы наконец-то нашли выход, из которого должен был появиться Джамаль, Виктор цокнул языком:

— Жаль, мы не взяли с собой листочки. Могли бы подшутить над ним… Написать имя огромными буквами, как для разных звёзд, которых встречают личные водители.

Я достала блокнот:

— Такие подойдут?

— А можно взглянуть?

— Э-э-э… нет.

Ты очень загадочная девушка, Дебора Дантес!

— Это проблема?

— Да нет, даже наоборот.

Не хватало мне тут ещё покраснеть.

— Я записываю сюда всякое. Цитаты, например.

— М-м-м-м, по ним столько можно узнать!

— Ну попробуй, может, и поймёшь, — раздражённо ответила я и помахала рукой, будто месила воздух.

Виктор погрузился в чтение.

Мне становилось неловко.

— «И слово ведь — живое существо».

— Это из «Созерцаний».

— «О, глупец, возомнивший, что я — не ты!»

— Там же, в предисловии.

Он перевернул страницу. Вторую.

— Так что напишем для Джамаля?

Виктор наконец отлип от моего блокнота.

— Я никогда не читал Виктора Гюго, но, наверное, стоит попробовать. Даже желание появилось.

— Да что ты говоришь!

Меня мучили вопросы («Раз ты не знаешь Гюго, что читаешь? Французскую литературу? Американскую? Современную? А ты вообще читаешь?», или же более прозаические: «Тебе нравится нуга?»), но я молчала. Виктор занят. Виктор занят.

Виктор занят.

В итоге мы написали большими буквами прямо в блокноте: «Принц тарантулов» — и принялись ждать.

— В начале года я придумала Джамалю прозвище.

Я должна была избавиться от этого груза.

Из-за двери показались первые пассажиры. Виктор размахивал блокнотом, как водители.

— Да ну? И какое?

Я прикусила губу.

— Человек-тарантул.

Виктор оторвал взгляд от потока путешественников.

— Человек-тарантул? Да это же офигенно! Быстрее, надо переписать!

Я вырвала блокнот из его рук, зачеркнула написанное и перевернула страницу.

— Вау! Привет!

Слишком поздно: Джамаль заметил нас и улыбался, как я совсем недавно у метро — словно дурачок.

Рада его видеть.

Я вздрогнула, когда Виктор разболтал ему прозвище, но Джамаль только рассмеялся.

— Поехали ко мне ужинать? Закажем пиццу. На этот раз без тарантулов.

Я протянула ему билет, и под звук крутящихся колёсиков жёлтого чемодана мы направились к автобусу.

Каникулы наконец-то начались.

Глава двенадцатая Дебора понимает, что прошлое осталось в прошлом

Завтра в школу.

Надеюсь, Элоиза жива.

Иногда, растянувшись на кровати или медитируя на узоры ковра в гостиной, я представляю себе: Элоиза сожалеет о своём поведении. Так сожалеет, что ползает передо мной, смотрит глазами обкуренного гашишем наркомана, из её носа текут сопли, а голос дрожит: «Прости, Дебора, я так скучаю, ты моя лучшая подруга, жизнь без тебя потеряла всякий вкус — даже вкус жжёного пластика, и…» В этот момент я прихожу в себя и хихикаю. Элоиза выключила меня из своей жизни, как канал телемагазина.

Я вычистила своё сочинение: тезис, антитезис, синтез.

Завтра встречусь с Джамалем и Виктором в Питомнике.

Последние три дня каникул я провела с ними. И много всего произошло.

Для начала, я познакомилась с Гертрудой — правда, через террариум, я ещё не окончательно спятила. Лучшим описанием этого тарантула будет: «Форма и уродство паука, мохнатость орангутанга».