Я — твоё солнце

Я рассказала Элоизе обо всём: о нашей унизительной болтовне в сквере, о вечеринке у Эрванна, на которую меня не пригласили, о Джамале и Викторе, которые вытащили меня из этой трясины.

— Ну, зато ты нашла себе друзей-умников, таких, как ты. Могла бы и поблагодарить.

Мы рассмеялись.

Она извинилась и объяснила, что Эрванн стал занимать слишком много места в её жизни. Что скучала по мне. Эти признания текли, как мягкая нуга.

Мы решили, что полдень понедельника теперь наше время. Предупредим об этом Эрванна, Виктора и Джамаля. А вечерами четвергов мы будем возвращаться вместе домой.

Хорошее начало.

Хотя на самом деле я рассказала не обо всём.

Я не сообщила о Джамале, потому что его тайна мне не принадлежит (и уж тем более она не принадлежит Элоизе). Но и о Викторе, ну то есть не совсем: он мне нравится, но занят. Этим всё было сказано, а Элоиза не настаивала. И это чистая правда: доказуемая и доказанная.

Вернувшись, я услышала, как скулит Изидор, и пришлось бегом спускаться по лестнице, чтобы избежать катастрофы в доме. Мы чуть не толкнули консьержку по дороге. На сей раз я даже слушать не стала весь этот бред о шерсти, которой усыпана лестница. После происшествия с мамой я застряла между плохо сдерживаемой яростью в адрес кого угодно и каким-то ватным безразличием. С другой стороны, вата — это неплохо. Она подавляет шум.

На Париж обрушился сильный дождь, пришлось натянуть капюшон. В сквере вода собиралась в лужи, кора деревьев блестела. Заметив у детской горки леди Легинс, завёрнутую в ярко-зелёный плащ, я повернула в другую сторону, чтобы не столкнуться с ней. На закрытом для пешеходов газоне уже спали утки, спрятав клювы под крыло.

Высушив волосы, я сорвала записки с зеркала и убрала их в ящик стола.

Невероятно: квартира задышала.

Папа вернулся к восьми с пиццей, и мы поужинали в гостиной: я больше и носа не показывала на кухне. Это место стало мне противно.

Мы зажгли две маленькие лампы по краям от дивана. Из-за содранных жалюзи на пол оранжевым квадратом проливался свет от фонарей снаружи. Папа до сих пор не починил окно.

— Хочешь поехать завтра со мной в больницу?

Я трусиха.

Я не видела маму с той самой ночи тридцать первого декабря. Просто не могла.

— Твоей маме лучше. Она уже очнулась.

С моего кусочка пиццы на пол упал кусок поми дора.

— Завтра ее переведут в психиатрическую ле-чебницу. К ней можно будет приходить. И вроде как последствий для здоровья тоже не предвидится.

Было слышно только Изидора, который громко жевал кусок помидора. Однако, высунув язык наружу, он его выплюнул и сел напротив меня, пуская слюни на ковёр и виляя хвостом.

— Никаких последствий?

— Никаких. Ты пришла вовремя. Она наглоталась снотворного. Ещё несколько минут и… Ты спасла ей жизнь, Дебора.

Отец расплакался.

Глава восемнадцатая Сегодня ночью Дебора может написать самые грустные в мире стихи

Только на следующей неделе я нашла в себе силы и отправилась в психиатрическую больницу. Было светло, сквозь пенистые тяжёлые тучи пробивался луч солнца, однако само здание мне показалось зловещим, похожим на старого, немощного стража, который забыл, что такое смех.

Вчера у меня было первое дополнительное занятие. С месье Думаком. Мы сидели бок о бок и разбирали предыдущий урок. Он со мной разговаривал, даже не стараясь имитировать фюрера в ветреный день. Всё было ещё хуже: он рассказывал интересно. Средний Восток больше не казался мне запутанным набором слов, я начала что-то понимать, причём настолько, что даже почти забыла о запахе изо рта месье Думака: оттуда воняло протухшим устричным соусом. Однако теперь я думаю, что он носит парик: верхние пряди выглядят иначе, чем волосы у шеи. И странно блестят. Да и цвет чуточку темнее… Я должна это как-то проверить: учитель истории в парике — такое не каждый день встречается.

Я подошла к больнице. Кровь в моих венах превратилась в ледяную обезболивающую жидкость.

Внутри плохо пахло, какой-то смесью столовой и моющего средства. Приготовившись увидеть индейца Вождя или Джека Николсона, я направилась к регистратуре.

— Здравствуйте, я к Анне Дантес.

Девушка за стойкой улыбнулась и посмотрела что-то на компьютере. Волосы её были собраны назад заколкой в форме узла — такого же тугого, как и ком у меня в горле.

— Ой…

Что на этот раз?

— Вы член семьи?

— Я её дочь.

— Мне очень жаль, но мадам Дантес отказалась от посещений.

Это какая-то шутка? Мне захотелось рассмеяться ей в лицо. Апогей теоремы. Верх унижения. Вселенная своей гигантской лапой залепила мне пощёчину прямо в рожу.

Моя мама не хочет меня видеть.

— Доктор Шапенас поддерживает её решение.

Я не могу вас впустить.

Я смотрела на неё глазами ящерицы, которую раздавил трактор.

— Но… мой отец приходил, не так ли?

— Его тоже не впустили. Он оставил письмо.

— А.

Дамы и господа, остроумный ответ Деборы тут же лишит дара речи любого умника!

— Ну что ж, спасибо…

Я отвернулась. Всё вокруг было слишком белое.