Я — твоё солнце

— Вот ты обвиняешь меня в неразговорчивости, но я делаю, что могу! — начал он так громко, что я подпрыгнула. — Ты затыкаешь меня каждый раз, когда я пытаюсь, так дела не делаются!

Я громко вздохнула. Само его присутствие бесило меня.

— Ты хочешь, чтобы я был внимательным, но не слишком, чтобы слушал тебя, но без фанатизма! Дорогая моя, это так по-женски!

— Ты не мог этого сказать. Ты только что выдал самую антифеминистскую речь на свете за всю историю этой квартиры.

— Да, ты права, я выразился как идиот.

— Ну почему же «как».

Мы сверлили друг друга взглядами. В комнате смердело обидой и недосказанностью.

— Дорогая моя…

Вдруг он весь обмяк. Подойдя к креслу напротив, он сел и закинул голову на спинку.

— Послушай, если ты думаешь, что ответственность за происходящее лежит на мне… что твоя мама хотела покончить с собой, то надо вскрыть этот нарыв, — решил он не ходить вокруг да около.

Шум дождя оглушал: он будто пролился между нами, на мою голову, волосы, продырявил кожу, словно кислота, добрался до костей, мышц и растворял меня на диване, разъедал.

Я заложила пальцем страницу, которую читала, и закрыла книгу, сжав её так сильно, что текст отпечатался на коже. Не в силах посмотреть отцу прямо в глаза, но и не в силах сдерживаться, лгать, я исподлобья взглянула на него.

— Конечно, ответственность на тебе. А на ком ещё? — прошептала я.

Он уставился на меня, открыл рот и цокнул языком.

— А ты знаешь, почему я ушёл, дорогая?

Он продолжал называть меня «дорогая».

— И знать не хочу.

— Возможно, но я хочу тебе рассказать, это необходимо. Ну, как поступим?

Я не двигалась с начала разговора. Спина затекла, было больно. Папа же сдувался с каждым произнесённым словом, сморщившись, как сгнивший фрукт.

— Выслушай меня, пожалуйста.

Голос его звучал смиренно, и моя ярость угасала.

— Пожалуйста.

Я положила книгу разворотом вниз, чтобы не потерять страницу, и вжалась в диван.

— Говори.

— Спасибо.

Он смотрел на меня, но переводил взгляд на окно, на потолок или под ноги через каждые две-три фразы, словно хотел сбежать любой ценой.

— Развод — это вина обоих. Я не хочу оправдываться, пойми меня правильно, но это правда: когда пара расстаётся, ответственность лежит на обоих.

Он сцепил пальцы у подбородка — он всегда так делает, когда сосредоточен. Мне показалось, что он забыл обо мне, однако папа продолжил:

— Внутри твоей мамы есть огромная пустота, которую мне не удавалось заполнить. Гигантская пустота. И я больше не мог этого выносить.

Удивительно, но я поняла, о чём он.

— Что-то в ней было для меня всегда неуловимым. Сначала это казалось привлекательным: смогу ли я разгадать и приручить таинственную красавицу Анну? Но годы шли, и твоя мама до сих пор ускользает от меня. Часть её мне не принадлежит, и в этом не было бы такой проблемы, если бы эта часть не была гигантской. Анна сама создала свою личность, свой характер, но ключ к ним мне не дала. Вместо этого она построила между нами стеклянную стену, которая граничит со страной, где мне нет места. И твоя мама всегда такой была. Мне же нужны отношения попроще, но, главное, главное, я хочу, чтобы во мне нуждались. Сегодня же я чувствую себя мебелью. Мне хочется изменить свою жизнь. Я хочу быть кому-то нужным.

— Ты мне нужен.

Он улыбнулся:

— Ты понимаешь, что я хочу сказать…

И это правда, моя мама парит, она плывёт в водах своего одиночества, и хвала тому, кто осмелится за ней последовать. Мой отец пытался.

И сдался.

Он уходит, капитулировав.

— Я не жду от тебя понимания, дорогая моя, но хочу, чтобы ты знала. Я не плохой человек и не злодей. Миллионы пар расстаются, но редкие из них доходят до такой катастрофы. Если твоя мама сделала… то, что сделала, думаю, это не из-за меня. Думаю, это по той же причине, которую я пытаюсь разгадать с нашей первой встречи. И я никогда не расшифрую эту тайну, мне жаль. Мне правда очень жаль.

Я почувствовала мерзкий запах гари.

Выругавшись, папа побежал на кухню. Вглядываясь потерянными глазами в эту мамину страну, до которой ему никогда не добраться, он ел почерневшие макароны.

Глава девятнадцатая В розовом рассвете шел снег, словно во снах Деборы

Субботним вечером в холодной слякотной темноте середины января я вышла из квартиры вместе с отцом.

Мы расстались на тротуаре. Погода стояла хорошая (ну, насколько это возможно).

Я обернулась посмотреть, как его сгорбленный силуэт выпрямится и широкими шагами удалится прочь.

Я знала, куда он идёт.

Я же сбежала к Джамалю.

И пришла раньше.

Дверь открыла его тётя. У неё изо рта торчал мундштук, а одежда была настолько блестящей, что тётя вполне могла бы войти в актёрский состав «Ослиной шкуры»[7] в роли принцессы в платье цвета солнца. Также на ней была бриллиантовая диадема.

— Добрый вечер, дорогуша! — произнесла она, поймав на себе мой недоуменный взгляд. — Диадему мне одолжил один друг-ювелир, ему нравится, когда я красивая.

У меня пропал дар речи.

— Привет, Дебо!