Я — твоё солнце

— Надо его выгулять, а то он так и будет лежать в углу.

Я уже собиралась выйти из квартиры, как мама меня остановила. На ней была пижама.

— Дебора!

Я втянула голову в плечи. Мама подошла ближе.

— Я сдержу обещание, хорошо? Я выберусь из всего этого, я приложу все свои силы.

Я кивнула. В горле стоял ком.

— Поторопись! Я заказываю пиццу!

В тот момент, когда я на грани панической атаки вышла на улицу, впившись в ладонь ногтями до кости, у меня зазвонил телефон.

Я подумала, что это папа, но нет.

Виктор.

— Хей…

Я не должна обмякнуть, как желе, от одного только «хей», не правда ли? Что ещё за реакция на уровне моллюска? Или камбалы, лежащей на дне морском.

— Привет.

Вот. Отстранённо. Хозяйка ситуации (мва-ха-ха ха, на помощь!).

— Ты её забрала? Всё хорошо?

— Она здесь, но она… странная.

— В каком смысле?

Я рассказала ему о перестановках в квартире, а главное — о человеческих обрезках.

Было уже поздно, сквер закрыли. Я сделала круг с Изидором, который с несчастным видом посматривал на кусты по ту сторону решётки.

— Придётся облегчиться здесь, дружок.

— Что?

— Извини, я уговариваю Изидора оставить свои подарочки на тротуаре, потому что сквер закрыт.

Виктор рассмеялся.

Я прижимала телефон к уху и представляла его глаза. Вдруг сама атмосфера Парижа этим февральским вечером потеплела, похорошела, я практически услышала пение воробьёв.

Чёрт-те что.

Воробьи сейчас спят.

— Может, твоя мама пытается расставить всё по местам, чтобы… ну чтобы образовалась связь между больницей и вашей квартирой, что-то типа соответствия, единения двух миров. Эта логика не кажется очень логичной, но она может так думать, типа продолжение. Я много читал об этом в интернете. Жизнь непроста в подобных заведениях.

— Думаю, лучше избавить меня от деталей.

Он много читал об этом в интернете? Из-за моей мамы?!

— Я и не собирался рассказывать, но просто доверься ей, — продолжил Виктор.

Я вздохнула:

— Я пытаюсь, но это тяжело.

— Представляю… Но ей нужна ты, твоё доверие, твоя любовь.

— А как ты? Как дела?

Что угодно, лишь бы не слушать его разглагольствования о любви. Даже дочерней.

Виктор умолк. А потом глубоко вздохнул.

Мир перевернулся.

— Я у тёти в Бургундии. Погода тут мерзкая.

— В Париже не лучше.

— И… я скучаю по тебе и Джамалю.

— Ну давай, просто признай, тебе там скучно.

— Нет, не скучно. Но мне вас не хватает. И я… думаю о нас, о наших вечеринках, занятиях… О тебе.

Я умерла.

И оказалась в раю.

Единственное разумное объяснение этой фразе.

Виктор думает обо мне.

— Я тоже о тебе думаю.

— Правда?

— Да, потому что я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, Дебора.

Добрый день.

Сообщаем нашей достопочтенной публике, что последние четыре реплики принадлежат исключительно воображению Деборы Дантес. Этот разговор никогда не происходил в реальности.

Мы возобновляем повествование с того места, на котором его оборвали, и просим достопочтенную публику извинить нас за доставленные неудобства.

— Нет, не скучно. Но мне вас не хватает. И я… думаю о нас, о наших вечеринках, занятиях… О тебе.

Я умерла.

И оказалась в раю.

Единственное разумное объяснение этой фразе. Виктор думает обо мне.

Ни за что не отвечу, что тоже думаю о нём.

Я ЖЕ НЕ ДУРА.

— Ты когда вернёшься?

— В субботу вечером.

— Тогда до понедельника?

— Да, конечно. И если что-то понадобится, позвони мне, хорошо?

— Ок.

Тяни-толкай, тяни-толкай.

И вот!

Чувствую себя ничтожеством.

Полчаса спустя я вернулась домой.

Привыкая к новой гостиной, я думала о Викторе, который думает обо мне. Он думает обо мне, а значит, я должна меньше думать о нём, потому что иначе начну есть сырую брокколи и сушить волосы в посудомойке.

Мама разложила свои вырезки по большим картонным коробкам.

Получилось семь, наполненных до краев.

Но всё хорошо.

Мы набросились на пиццу.

Набивая живот, я рассказала маме о побеге Гертруды.

Она громко смеялась.

— А его тётя в курсе, что по её дому иногда свободно разгуливает тарантул?

— Нет.

— Эта Гертруда и вправду больше тарелки?

— Ага, а ещё она мохнатая и жуткая.

— В больнице была одна пациентка Жюстина. Неисправимая арахнофобка. Один раз она так орала — реально орала, — увидев паучка с миллиметр. Я обняла её и отвела в комнату. С тех пор Жюстина всё время называла меня Хозяйкой.

Я кивнула. А что вообще можно на такое ответить? Поддержать беседу? Сделать вид, что она говорит не о психбольнице, а о чём-то другом? Это сильнее меня, я начинаю панико…

— Дебора!

— Да?

— Давай учиним трущобы?

— Учиним трущобы?

Вы уже заметили, как систематически я повторяю фразы, когда теряюсь? Не правда ли, верх кретинизма? Или патетизма (да, это слово существует, оно в толковых словарях написано)?