Я твой день в октябре

Она показала деревянные круги, которые Михалыч ещё на старой квартире выточил ей специально для пельменей. Мама посыпала доски мукой и очень плотно раскладывала на них пельмени, которые она делала по старому рецепту. Рецепт знала до мамы Лёхиной только мамина мама. Это было блюдо фирменное и родственный народ, созванный на пельменный ужин, никогда не отлынивал и пёр в большом количестве с неподдельным желанием. Когда мама лепила их очень много, звали почти всю родню. В выходные, конечно. Запивали пельмени водкой, женщины – белым вином. К ним всегда прилагались соленые огурцы с помидорами и уксус с толчёным красным перцем. Потом отец играл на баяне и все пели почему-то только русские народные и казачьи песни. Долго и красиво. Лёха сам пытался додуматься: почему весь род Маловичей очень хорошо играет на гармонях, баянах, гитарах и отлично поёт. А род Горбачёвых прекрасно пляшет всё, начиная от «цыганочки», кончая сложными фокстротами и «чарльстоном». Но так и не постиг этой тайны. А батин брат Володя, которого похоронили в прошлом году, говорил, что Панька, отец всех братьев и сестёр Маловичей, объяснял это просто. Мол, казак, который ни гармошке с душой меха потягать не годен, да и сплясать не горазд, то он и не вояка. Вернее, плохой боец. Потому как удалые песни да пляски всегда содержат азарт в нутре казачьем. А он, азарт, в битве любой первый помощник и верный спаситель. Потому как азарт – это часть быстрого и острого ума. А побеждают уменьем и умом. Суворов так сказал. Не кто попало.

Щелкнул замок. Отец пришел.

– Ботинки, бляха, паршивые я купил, – весело ругал он себя, проходя мимо кухни с обувью в руках. Нёс ботинки в спальню на батарею. – Алма- Атинские. Фабрика Шаумяна. Всё в них продумано, кроме защиты от весенних луж. Красивые, стильные, но промокают как носовой платок от безутешных слёз.

– Па! Ты мои носи. Я всё равно ботинки не надеваю, – Лёха заглянул в спальню.– У меня наши. Зарайские. В них можно час по щиколотку в воде стоять и ничего. Ни капли внутрь не проходит. Они дома лежат. В чуланчике. Я их в Надюхину хату не забрал.

– Пойдёт, – согласился батя. – Ты маме новость сказал?

– Что за новость? – не понял Алексей.

– Ой, ну, ты только не жеманничай, – засмеялся Николай Сергеевич. – Чего выделываешься как девочка перед первым поцелуем?

– А! – вспомнил Алексей Малович. – Идём. При тебе скажу. А ты сделай вид, что ни ты, ни тесть мой лапы свои к этому не приложили

– Сдурел, что ли? – батя легко съездил ладонью по Лёхиному затылку. – Тукманёв сам до всего додумывается. Предугадывает желание начальства видеть рост зятя над самим собой. Короче, самостоятельно зарабатывает себе лишние очки.

– А если реально смотреть на вещи, то мне пока в спецкоры рано, да?

– Пока рано, – отец перешел на шепот, чтобы мама не расслышала. – Ты нормально уже работаешь. Но тебе только двадцать два исполнится. А тебе уже никого, кроме главного редактора признавать не надо. Нос вверх полезет, гонор попрёт. Ну как же – два спецкора всего на область. А один из двух – ты. Эдуард Губко эту должность в сорок семь лет получил. После пятнадцати лет пахоты в промотделе. Сравни опыт свой и его. Я понимаю, что спецкорить ты через пару месяцев будешь не хуже. Писать нормально продолжишь. Но опыт тебе никто не подарит раньше срока. А для самостоятельной работы без руководства опыт куда важнее, чем лёгкое перо.

– Тогда давай маме пока не будем хвастаться. Поработаю. Будет получаться – так сообщить ей минутное дело. Ну, я попробую. Отказаться-то недолго если криво всё пойдёт, – Лёха улыбнулся.

Отец пригладил волнистый волос и пошел в ванную руки мыть, дополнив на ходу.

– Это понятно. Но в редакции шорох будет точно. Врагов наловишь как рыбак при хорошем клёве.

Ну и… – крикнул вдогонку Лёха. – Без врагов жить, стимула нет к движению.

Мама в это время уже сварила первую порцию на двоих.

– Коля, ты там в ванну залёг, что ли? Или руки в мазуте у тебя? Давай, а то остынут.

Только прикончили отец с Лёхой свои положенные мужикам двадцать пельменей на каждого с тремя помидорами, а тут телефон прозвенел. Мама сбегала, поговорила и через полминуты вернулась с озабоченным лицом.

– Что там? – отец отложил вилку. – Квартиру государство отнимает? Ты чего печальная, Людмила?

– Сейчас Шурик придет. Братик твой младший, – мама села на стул и почему-то сильно задумалась. – Он тебе ручки шариковые принесёт. Пять штук. И блокноты. Им на работе выдавали опять. А у него, говорит, их и так девать некуда.

– Так радоваться надо. Халява же! – отец загнал в рот небольшой твердый ядрёный помидор целиком.

Мама тронула его за руку и кивнула на Лёху.

– Да, Ляксей, ты бы погулял пошел с полчасика, – батя произнес это тускло и с неохотой. – Шурик наш по-серьёзному бесится и от женитьбы твоей, и от квартиры особенно, да от всего… Институт со свободным посещением, редакция, где ты с двадцати лет штатный сотрудник. И чего его так пробрало – не понятно никому.