Я твой день в октябре

– Э, не… – Лёха дожевал последний пельмень. – Никуда не пойду я. Пускай несёт что хочет, раз уж заколдобило его на мне. Мне что, хорошее настроение создать, вернуть обратно его прежнее ко мне прекрасное отношение? То есть, развестись, институт бросить, на редакцию плюнуть и уехать во Владимировку на автобазу сторожем работать?

Шурик никогда не нажимал кнопку дверного звонка. Стучал всегда. Ну вот, как раз после слов Лёхиных и стукнул три раза кольцом на правой руке по звонкой слоёной фанере дверной.

Отец пошел открывать. Что-то они в прихожей пробубнили оба и Шурик вошел сразу в зал, сел на диван и разложил рядом ручки с блокнотами.

– Вот на хрена нам каждый месяц по три ручки из канцелярии приносят? Мы пишем, конечно. Но не романы. И блокноты – гляди какие. Подарочный вариант. Только стихи сюда писать. Причём про любовь, – он расстегнул китель и ослабил галстук. – Кстати, про любовь. Наш герой-любовник, он же выдающийся муж и отец, а также светило советской журналистики и примак великой семьи, он же и приживала – приложение к обкомовским апартаментам, кухням и магазинам тоже вроде здесь? И пельмени, вроде, тоже ест, не брезгует. Как они ему в рот лезут без крабов, чёрной икры и ананасового сока?

Лёха сорвался со стула, уронил тарелку с вилкой, сжал кулаки и выпрыгнул в зал.

– Чего тебе надо от меня?! – крикнул он. Подбежал к дивану и, расставив ноги, упёрся взглядом в ещё недавнего друга своего Александра Сергеевича.

Батя догнал его и схватил сзади за плечи.

– Стой. Руки опусти.

– А! Сам хочешь поболтать о жизни своей подлой? – Шурик поднялся. – Как продался «по самое не хочу» этим скотам из поднебесья? Как всех нас предал, сучонок ты слюнявый!

Глаза его стали большими, налились кровью, а руки тоже сжались в кулаки.

Отец обошел Лёху и встал между ним и братом.

– Если сядешь, сдуешься, выдохнешь и понты свои мусорские не будешь кидать, я с тобой поговорю. Чего ты вызверился, будто я в КПЗ, а ты мой следователь? Показания выбить хочешь? – Лёха кричал через отцовское плечо и, видно, рожа у него тоже имела зверское выражение.

– Хорошо. Давай. Только не ври. Я же «мусор». Расколю сразу. – Шурик сунул руки в карманы от греха подальше и сел на диван. – Начинай. Объясни родному дяде почему ты, недотыка малолетний, осмелился нагадить в душу всей своей самой родной родне.

Лёха взял стул, поставил его по привычке спинкой к собеседнику и спросил:

– Что тебя больше всего бесит? Только без общих слов и пафоса. Конкретно, по пунктам. Давай. Погнали!

И разборки, которых никто не хотел, но все Маловичи и Горбачёвы ждали -

рванули вперед. К миру ли, к вражде ли непримиримой до чьей-нибудь доски гробовой – ни воспаленные умы близких людей не чуяли, ни даже злые силы, столкнувшие лбами в бескровной, но жестокой битве словами ещё недавно любящих друг друга людей, не ведали чем эта бойня закончится – согласием или пропащим навсегда миром.

– Тогда тебе первый вопрос. Самый лёгкий, – Шурик пощёлкал пальцем по левому погону. – Кто я?

– Ну, майор, – сказал Лёха. – Рад за тебя. Честно.

– Три года назад в областное Управление после курсов офицерских кем меня приняли? Правильно, лейтенантом. А как за три года из литёхи можно в старшие офицеры перебраться? Пахать, пахать и пахать. Дома не ночевал часто. Спал в кабинете или в гнилых колхозных домах для приезжих. Всю область до последней деревни опером изъездил. Убийц отлавливал, воров крупных. Год следаком вкалывал, как проклятый. Допросы, дознания, экспертизы, очные ставки. Крыша ехала. Пацан родился – я его не видел почти. И что, в майоры я быстренько с чьей-то коленки допрыгнул? Как ты в редакцию? Альтов кашлянул по телефону и ты уже там. В штате. Сопляк зелёный, про производство даже книжек не читал и – на! Корреспондент! В институте учись, когда захочешь. Тьфу! Маловичи всегда прошибали стены своим собственным лбом, умом своим и настырностью. С потом и кровью из носа. Но пробивались, куда хотели, хоть и долго! А ты всё делаешь не как весь наш род, а как подхалим последний и шкура продажная. Ну, что скажешь? Где я ошибся?

– Дядя Саша Горбачев, – наклонился к Шурику Лёха со стулом вместе. Отец ушел к окну, раздвинул портьеру и стал разглядывать кувыркающихся в лужах воробьёв. Мама сидела на куне. Боялась высовываться.

– Что – Горбачёв? – Шурик тоже наклонился вперед.

Лёха выдохнул и спросил у мамы разрешения закурить.

– Одну только. А то я не усну, – крикнула мама.

Лёха размял «приму», прикурил и взял с журнального столика столика газету. Пепел стряхивать.