Я твой день в октябре

– Ну, вот когда разведешься, меня найди. Я за тебя, солдатик, с превеликим удовольствием выскочу. Мне ж двадцать шесть всего. А муж бросил в прошлом году. Езжу много. Дома меня по пять дней нет. А он ел-ел в столовой, матери бельё стирать относил, да и надоело ему. Ушел. Женился на бухгалтерше. Она после шести зимой и летом – одним цветом. Вся в муке и пятнах от стирального порошка.

– А чего это я разведусь? С какого пня? – выдыхая кольца дыма, ухмыльнулся Алексей Малович.

– Ну как? Ты же в армии был. Место твоё на койке паутиной стало зарастать. Вот приедешь домой, ты глянь сразу: есть паутина или нет. Если есть, живи дальше. А нету – так и не жди, разводись сразу. И давай ко мне. Уволюсь из проводниц ради такого орла. Дома буду сидеть. Тебя кормить и по голове гладить.

Тормоза издали жалостный стон, вагоны дернулись последними судорогами и поезд, которому обрыдло четверо суток болтаться между рельсами, прошипел тормозной пневматикой и застыл.

– Ладно, жди! – засмеялся Лёха и, не касаясь ступенек, слетел на перрон и обогнул здание вокзала со скоростью вольного степного жеребца.

Дома его не ждали. Телеграммы не давал, не звонил. Хотел объявиться сюрпризом. Дверь открыла тёща в махровом халате и с мухобойкой в пухлой руке.

– Злата! Папа приехал! – крикнула она и за рукав втянула Лёху в прихожую.

Из спальни выбежала маленькая, красивая как кукла девочка в разноцветном трикотажном костюмчике и с розовым бантом на макушке. Она остановилась, открыла рот и, улыбаясь, смотрела на почти незнакомого дядю.

– Это я, папа! – Лёха бросил сумку, подхватил дочь и стал целовать её с головы до ног, прижав к себе так, что тёща испуганно взвизгнула.

– Кости сломаешь ребёнку! Поставь на пол.

Лёха аккуратно приземлил Злату, не отпуская, и разглядывал её с такой счастливой улыбкой, будто самый долгожданный и не имеющий цены подарок явился от его доброй судьбы.

– Па-па! – сказала дочь и засмеялась. – Папа!

– Ладно, вешай сумку, идем на кухню. – Лариса Степановна подхватила внучку и пошла с ней на звук потрескивающего масла под котлетами на сковороде.

– А Надя? – Лёха разулся и пришел на кухню.

– Она лекцию ведет. Последняя пара. Через час дома будет. – Теща налила ему чай, поставила вазу с конфетами и вафлями.

– Как у тебя дела, маленькая? – задал самый тупой вопрос Лёха. Потому, что ещё не знал, о чём надо говорить с полуторагодовалым дитём.

– Халасё, – ответила дочь и сама полезла к отцу на колени.

– Ты руки вымой, Алексей. Или лучше душ прими, – сказала тёща. – Маленький ребенок инфекции ловит моментально. А вагон твой был на сто процентов сальный и грязный. Любую заразу ты сейчас можешь тут разбросать. Иди мойся.

Лёха долго искал в своём шкафу свой спортивный костюм. Но нашел. Он был вчетверо сложен. Год пролежал, а потому выглядел так, будто его весь погладили «в стрелочку», которая извивалась и по рукавам и по спинке, не говоря о брюках. На них было две «стрелки» вдоль и три – поперёк.

Переоделся и нагнулся, чтобы поднять упавший почти под кровать ремень.

Он его ещё и взять не успел, как заметил почти рядом с бляхой перламутровую перьевую авторучку. Поднял. Оглядел с разных сторон и быстро понял, что видел её уже не раз. На колпачке перед самым зажимом светилась красная лаковая точка. Эту ручку хороший приятель Лёхин Володя Кирсанов, корреспондент районной Лесовской газеты, к которому они с Надеждой несколько раз ездили отдохнуть на красивом лесном озере и порыбачить, купил в Москве. Он туда ездил репортаж делать с ВДНХ. И привез её издалека потому, что ручек с паркеровским пером в Зарайске и области ни у кого, кроме высокого руководства не было.

– Ни хрена так, – вслух сказал Лёха. – А говорят, что чудес не бывает.

Он сунул ручку в карман гимнастерки, повесил её и галифе с тельняшкой в шкаф и пошел в душ.

Жизнь гражданская, похоже, началась с неожиданностей. От которых Лёха в армии отвык, потому как там неожиданности были только служебные.

– Забавно, – подумал он и стал крутить краны, добывая себе почти горячую воду. – А, может, ручка просто очень похожа? Может, из обкома она?

С этой мыслью он за полчаса и отмылся от всей скверны, налипшей на него после неминуемого дембеля.