Я твой день в октябре

…Странно смотрелся первый месяц зимы в окно из Лёхиной комнаты. В начале шестидесятых ещё видел бы он сейчас, незадолго перед закатом, огромные, почти в рост взрослого мужика сугробы. Светло желтые с солнечной стороны и почти черные – с теневой. К вечеру ближе всегда почти позёмка начинала носиться, скручиваясь местами винтом, поднимаясь крутящейся белой пылью на высоту телеграфного столба и рассыпаясь метров на десять в диаметре. Как брызги воды от крутящейся трубы фонтана в парке. Ветер декабрьский в Зарайске так отдресировал население, что даже когда тихо было на улице как в спальне – всё равно мужики шли как бы против ветра, с наклоном вперёд, а женщины двигались как-то боком, периодически поворачиваясь к несуществующему вихрю согнутой спиной. А бывало, что без намёка на ветер небо открывалось как ковш огромного экскаватора и вываливало на Зарайск сотни тонн больших как окультуренные ромашки хлопьев. Вот тогда хоть наклоняйся, хоть вообще задом перемещайся, а лучше, конечно, как все – наугад. Не видно было ничего, даже конца вытянутой руки. Но граждане вслепую без повреждений добредали до остановки, куда автобус в жизни не приезжал по расписанию, зато потом нёсся с включенными фарами сквозь стену снежную и не было случая, чтобы он либо приехал не туда, либо снёс что-нибудь вроде столба или придорожного дерева. Вот это была зима! А сейчас глядел Лёха на проплешины черные и серые, тротуарные, и думал: почему не хватило на небесах снега, чтобы прикрыть этот срам и не позорить зиму. Зарайск, он ведь от Омска недалеко, от сибирского города. Да и сам лежит в нижнем Зауралье, южнее гор уральских. Значит за десяток лет что-то стряслось в природе. И весна прилетала как «скорая помощь». Взвоет кто-нибудь жалобно и недовольно: «Давай, весна поживее! Начало марта как-никак. Смотришь вообще на календарь!?» И она – хоп! Тут уже! Ручьями народ тешит. Сосульки с крыш валятся как с бомбы с самолёта. Все в резиновых сапогах и на всякий случай с зонтиками, за пояс заткнутыми. Потому как весенний дождь – это почти ливень всегда. В отличие от осенней мороси.

И вот как это назвать? Хуже, неправильнее стала природа? Или наоборот – идет Высший разум навстречу народу? Не морозит его до одури всю зиму и весну раннюю быстренько переводит в лето величественным движением вселенского ума. Но никто изменения в зиме, весне, лете и осени не ругает. Не печалится, что пропали бураны, с ног сбивающие ветром, что осень придерживает на ветках разноцветные мёртвые листья аж до самой середины ноября в тепле и редких слабеньких дождиках, не способных даже листья оторвать от веток и постелить цветастое покрывало на бурую траву.

– Вон даже в жизни великой природы, матери всего живого, и то что-то странное творится. Странное, которого наверняка тысячу лет минимально не было. Не читал ни разу нигде, – грустно подумал Лёха. – А я тут над своими мелочами несуразными трясусь как больной на всю голову и раненую душу. Придурок. Всё же продолжается. Ничто не скончалось скоропостижно. Сбежало, соскочило, смылось – да! Но не померло. Ни прошлое, ни сегодняшнее, ни будущее. Покувыркаемся ещё, ногами посучим.

Долго, видно, философствовал Алексей. Был у него этот грех – вдумываться очень глубоко в то, что не стоило разбирать по винтикам и болтикам. Но тут, хорошо, отец в дверь позвонил и Лёха оторвался от окна, показывающего ему уродливый декабрь.

– Алёха, привет! – заглянул батя в комнату. – Всё душу терзаешь? Давай, завязывай. Подумаешь – трагедия! Жена от него отказалась. Ещё неизвестно, что лучше. Продолжили бы жить вместе – могло быть всё хуже и хуже. Потому как и хорошее и плохое имеет свойство стремиться к развитию. Было бы всё прекрасно меж вами – были бы и натуральные надежды, что отношения станут ещё лучше. А раз пошло дело к развалу, причем беспричинному, как я считаю, что хоть зубами цепляйся за спасательный круг один на двоих – всё равно потонете. Только медленно, в муках, страхах и истериках. Лучше рубить концы как только заштормило. Больше шансов, что откинет вас друг от друга подальше, и не разобьётесь вы как корабль о бетонный причал.

– Николай, ты бы уж не размазывал снова эту кашу по тарелке, – взмолилась мама вполне серьёзно. – Он и так об этом не может прекратить думать. Уже синий весь стал от переживаний и похудел. Давай о хорошем будем беседовать. Всем же надо приходить в себя…

– Батя! Ты гений! – Лёха обнял отца, ухитрившись обхватить его накачанную грудь и мощную спину. У лыжников классных не руки – самые рабочие детали, а спина. – Надо записать! «Рубить концы как только заштормило» Ух, ты! Напиши повесть, па. Или роман.

– Вот балабон. И не проходит с возрастом, – засмеялся отец. – Пойдем на кухню. Я есть буду и новость рассказывать, когда прожую и проглочу.

– Идем, сынок, – мама аккуратно повела Алексея за руку. Сели. Подождали пока отец прожуёт первую котлету и закусит её солёным огурцом.