Я учился жить... (СИ)

Глеб с легким недоумением оглядывался назад и признавал, что как и глубоководная рыба, привыкшая к огромному давлению, холоду и темноте, оказывается совершенно неспособной существовать в теплых и легких прибрежных водах, да еще и под солнцем, он, бумажный червь, все время погруженный в документы, оказался неготовым к тому, как изменилось отношение к нему людей. Казалось бы: незаметный юрисконсульт, существовавший на задворках общественной жизни и бывший если и не изгоем, то чем-то близким к тому, оказывается сначала личным помощником, через которого проходят все бумаги, направляемые Тополеву, а затем и заправляет всей юридической службой не самой маленькой компании. И как Глеб оказался сначала объектом пристальных, но редких взглядов, а потом пристального и постоянного изучения, он сам не осознал. Вот только что вселялся в новый кабинет, привыкая подниматься на последние этажи и перемещаясь по коридорам, в которых его по-прежнему не замечали, а вот к нему обращаются по имени отчеству все, даже те, кого он видел в первый раз. Глеб упорно цеплялся за свою неприметность, в которую, как выяснилось, верил только он; а помимо этого, он познакомился с Денисом, потерял его – и все это на фоне своего настойчивого заблуждения, что его не замечают. И сколько бы времени Глеб недооценивал свою значимость, если бы не повышенное любопытство Тополева и Генки, сколько времени он существовал бы в своей башне из слоновой кости, пестуя личную трагедию, неизвестно. Оказаться открытым всем ветрам и непогодам было больно, и было здорово ощущать себя живым.

Траур, к которому Глеб приучил себя и в котором находил куда большее, чем он хотел, разрушительное удовольствие, истончился под воздействием любопытного носа и общей настырности Макара. Глеб даже оказался в состоянии называть себе самому имя Дениса и говорить о нем с другими. Хотя бы за это стоило быть благодарным Макару. Единственным, что вызывало недовольство у Глеба, которое было направлено в первую очередь на себя самого, оставалось то попустительство, с которым он принял смену парадигмы их отношений и полное отсутствие попыток как-то их утвердить. Для него самого было важным знать, что у обеих сторон есть права и обязанности, принятые на себя добровольно, которым следуют, пусть это и непросто. Глеб принял это по умолчанию, совершенно проигнорировав, что Макар и по типу личности непохож на него, и по жизненному опыту и по ожиданиям, которые приводили его к Глебу. Он, прошедший через серьезную, очень основательную связь, в которой временами полностью растворялся, и не особо преуспевший в простых, легкомысленных контактах с прохожими, оказался для Макара чем-то вроде якоря, вроде родителя, учителя и старшего товарища, привлекая его и своей глубиной и загадочностью, своим постоянством, которого Макару, похоже, очень не хватало. И по здравом размышлении Глеб не удивлялся тому, что Макар оказался в его постели, затем выкинутым из нее, а потом и до сих пор не оставлявшим надежды в нее вернуться. Это для Глеба секс был логичным, полноценным, но все-таки не самым главным атрибутом постоянной и по возможности длительной связи. Для Макара это была обычная физиологическая реакция. Не вылез он, с точки зрения психологии, из того возраста, когда разные действия и состояния воспринимаются разрозненно, и человек пока еще не в силах обработать их в цельную картину с многочисленными связями и подчинениями; у него хватало реакций, которые еще раз свидетельствовали о затянувшейся пубертатности. С другой стороны, он и не обещал стать человеком, способным на абсолютную верность; хорошо хоть, что у Макара появились мозги не бравировать этим. Глеб, не первый день думавший над этим, признавался себе, что ему нравилось общество Макара, его неуемность и жизнелюбие. И Глеб был бы не против снова отдавать часть своей жизни Макару, но.

Это «но» было очень сложно формулировать. С одной стороны, Глеб уже озвучивал это. С другой – с другой, он не был уверен, насколько искренне он готов принять Макара со всеми достоинствами и недостатками. Одно было Глебу ясно: решение Макара снова начать все должно быть осознанным и добровольным и по возможности быть его личной инициативой, чтобы он и только он был за него ответственным. Можно было бы выдавить из него признание никогда и ни за что не ходить на сторону, но едва ли Макар окажется в состоянии следовать ему стопроцентно. И Глеб не был уверен, что для него самого безупречная верность молодого, здорового и порывистого парня представлялась как что-то совершенно необходимое и настолько возможное. Впрочем, все это софистика, вопрос оставался в том, что думает об этом сам объект размышлений Глеба.

Телефонный звонок, от неожиданной трели которого Глеб вздрогнул, был воспринят им с благодарностью – такая возможность оставить в стороне все эти мудрствования. Номер удивил его еще больше.

- Здравствуйте, Глеб Сергеевич, - официально начал Андрей. – Тут такое дело, Макар внизу. Вы не могли бы спуститься?