Я уезжаю!

Возле нашего номера я останавливаюсь. Не знаю, будет ли правильным триумфально влететь внутрь, или лучше заранее придумать извинение за то, что сбежала на целый день. Но больше всего на свете мне хочется рухнуть на кровать лицом вниз и проспать до ужина. Тут я слышу голос – ее голос, – звучащий резким шепотом. Немного поколебавшись, я все же вхожу в номер. Мама говорит по телефону:

– Нет, нет, я ценю помощь. Правда. Просто… нет, все в порядке. Да. Все хорошо. – Она встречается со мной взглядом, одновременно яростным и испуганным. – Только что пришла моя дочь. Поговорим об этом в другой раз.

Она бросает трубку на рычаг. Звук все еще звенит в воздухе.

– Привет! – Голос у нее довольно резкий. – Как прошел день?

– Отлично, – отвечаю я, но ощущаемое в комнате напряжение остужает мой пыл. – Ходила в музей, порисовала немного.

Я произношу эти слова как заученные строчки из пьесы. Мне хочется спросить, кому мама звонила, но знаю, что она ответит «по работе».

– И все? Ходила в музей, порисовала немного? Я спросила, как прошел твой день в Париже! – Она повышает голос.

Я уже сижу на кровати.

– Я имела в виду… – пытаюсь вставить я.

– Да, я знаю, что ты имела в виду. Надеюсь, ты прекрасно провела время.

– Ладно, только я не понимаю, чего ты злишься.

– Я не злюсь, – возражает она, поправляя расстегнувшиеся часы.

– Тогда ладно.

Она смотрит на меня, поджав губы, а после натягивает ботинок.

– Я собираюсь на ужин. Если хочешь, присоединяйся.

– Нет, – отвечаю я. Как хорошо, что мне теперь не придется быть милой. – Я не голодна, спасибо.

Зашнуровав ботинки, она заматывает шарф.

– Как хочешь, – говорит она. – Спокойной ночи.

После ее ухода в комнате воцаряется странная тишина. Я включаю телевизор, нахожу единственный английский канал и пытаюсь поправить рисунок, но быстро понимаю, что сделаю только хуже.

Потом заказываю себе ужин в обслуживании номеров и засыпаю еще до маминого возвращения. Завтра утром мы отправляемся в Бельгию. Очень надеюсь, что эта поездка не обернется катастрофой.

* * *

И все же катастрофа наступает.

– Вот объясни мне, зачем нам нужно было приезжать на вокзал за четыре часа?

В эту минуту мама с довольным видом сидит на пластиковом сиденье и читает «Атлантик», пока я умираю со скуки.

– Я не хотела, чтобы мы пропустили поезд, – отвечает она и, лизнув палец, переворачивает страницу. Какая отвратительная привычка! И почему взрослые всегда так делают?

Я вздыхаю, а когда мама не реагирует, вздыхаю громче. Ноль внимания. Мы уже выехали из гостиницы и на двух автобусах добрались до вокзала, расположенного в пригороде Парижа, так что здесь абсолютно некуда пойти. Не говоря уже о том, что я вынуждена таскать с собой вещи. Даже если мне и захочется что-то посмотреть, придется плестись с ярко-зеленым чемоданом в виде панциря черепахи. И я снова вздыхаю.

Свою книгу я уже дочитала, так что мне остается лишь болтаться по вокзалу. Рассматривать залежалые конфеты в торговом автомате, которые, видимо, не покупали уже лет десять, и изучать таблички с названиями, куда еще отправляются поезда.

– А с чего ты взяла, что это вообще правильный поезд? – обращаюсь я к маме, сидящей через несколько рядов. – На электронном табло указано: АМСТЕРДАМ.

Она отрывает взгляд от книги, которую раскрыла после того, как пролистала журнал. На долю секунды мне кажется, что она встревожилась. Но вот ее лицо расслабляется, принимая выражение полнейшего спокойствия, – такой взгляд я наблюдала у нее в зале суда в те дни, когда ей не с кем было меня оставить.

– Это трехчасовой поезд. Он останавливается в Брюсселе, а дальше, я так полагаю, следует в Амстердам, – говорит она.

– Ладно. Но тут аж четыре поезда отправляются в три часа – как мы узнаем, который из них останавливается в Брюсселе?

Теперь она вздыхает так, будто я виновата в этой путанице с поездами. Жаль, что здесь почти нет людей – по крайней мере, никого, у кого можно было бы спросить или кому можно было пожаловаться на эту неразбериху. Но станция – точнее, дальний ее угол, где мы сидим, – пустует недолго, до 2:56 (или, как нам сообщают электронные часы, до 14:56, по военному формату времени), когда к платформе со свистом подползает окутанная паром металлическая «гусеница» и со скрежетом распахивает двери.

С пластиковых сидений вокзала мы пересаживаемся в поезд, на пыльные плюшевые кресла под флуоресцентными лампами. В полумраке купе компанию нам составляет единственная пожилая пара, от которой пахнет консервированным супом.

Делать мне особо нечего. Поэтому я слушаю музыку и, наблюдая за тем, как заряд батареи в телефоне медленно убывает, рисую, хотя выбор натуры у меня здесь не велик. Ужасный узор на сиденьях «привет, восьмидесятые», багажная полка и нынешний вид из окна на пыльную платформу.

– Ты не могла бы перестать дергать ногой? – шепотом обращается ко мне мама, явно не желая беспокоить милейшую пару стариков. По ним видно, что они французы. На женщине шарф, ногти покрыты кроваво-красным лаком, мужчина же в фетровой шляпе, которая на нем вовсе не выглядит нелепо.