Я увожу к отверженным селениям

— Стыдно, мама. Леша говорил кое-что еще. Но об этом после... Я сразу побежала к Рите. Она не захотела разговари вать со мной. Я заплакала. Рита посмотрела на меня и сказала: «Твой брат изнасиловал меня и передал по акту. Зачем ты при шла? Помочь мне? Может, твоя мама даст мне денег на аборт, как Симе? Или ты привела еще одного мальчика? Может, ты заплатишь за порванное платье? Заплатишь за синяки? За мой стыд? Плати! Плати! Плати!» И она плюнула мне в глаза. Я

кончила, папа. Если тебе нечего сказать, я пойду.

— Обожди немного, — глухо попросил Пантелей Иванович.

Ким — подлец... Домна уедет... Она не раздумает... Угово рить? А если не удастся? Тогда... Здравствуй, одинокая ста рость, догорай, бесполезная жизнь. Где это я вычитал? В какой книге? Не все ли равно, в какой. Будь прокляты дети детей твоих! Кто так кричит? Молодая монашенка... Было это, было!

Но разве я виноват? — и Пантелей Иванович увидел себя юным, красивым, светлоглазым, с буденовской шашкой на бо ку. Целый месяц гонялись они за отрядом восставших мужиков.

Донесли, — а кто? упомнишь ли теперь, — что в женском мо настыре спрятано оружие. Обыскивали долго. Кроме книг в черных переплетах не нашли ничего... Келья узкая, холодная, 34

темная. И глаза... Голубые огромные глаза... И слезы. Круп­

ные, теплые, прозрачные... Ведь он хотел по-хорошему... Го ворил ей разные слова... Не согласилась. Короткая борьба...

Обнаженное девичье тело... И крик, гневный и грозящий. Будь прокляты дети детей твоих! Ему ли бояться проклятий слу жительницы культа? Он вышел из кельи, сытый и довольный.

Пора забыть... Мало ли чего не случается в жизни? Припуг нуть Домну? Она упрямая — не испугаешь. Попробую по-другому.

— Может, ты еще что-нибудь хочешь сказать, дочка? Го вори!

— Если хочешь, скажу — про яблоки.

— Яблоки? Что за яблоки?

— Свежие яблоки, вкусные. Мы закусывали ими, папа.

— Не понимаю...

— Я поясню, папа. Эти яблоки принес Витюша. Леша го ворил мне... Я пропустила его слова, а сейчас скажу слово в слово. Желаете послушать рассказ о яблоках, мадам? О румя ных, сочных яблоках. Вы удивлены? Давным-давно в ваш го род привезли яблочки тубикам. В переводе на ваш язык — детскому туберкулезному санаторию. Витюшии папа слямзил их. А мой симпатичный друг подарил эти плоды земли вам и вашему брату. И вместо больных деток мы с вами жрали эти яблочки, жрали как свиньи. Вас тошнит? Пройдет, мадам.

Зачем я вам говорю о яблоках? Чтоб вы носик свой не зади рали. Мы с вамР

1

из одного шалманчика. Только меня ловят дяди менты, а вас — нет. Вы девушка — ин-те-лли-ген-тная.

Адью, мадам. Мой нежный друг недоволен. Вот что сказал Леша.

— Ты утверждаешь, что я обкрадываю детей? Договари вай, дочка, не смущайся.

— Не знаю, папа. Но Витюшин отец...

— Привозит нам ворованные продукты?

— Да, папа.

Кто ее научил? Я — дурак. И Петька. Изо дня в день мы твердили при них, что благо народа превыше всего. Наша цель — счастье всего человечества. Мы — слуги народные.

И договорились! Она поверила нашим словам. Поверила?...

Тогда почему же?..

35

— Ты плюешь на отца. Я воспитал тебя. Работал на вас всю жизнь... А себя ты жалеешь, дочка?

— Себя?

— Ведь если я вор, то ты моя помощница. Я все до по следнего грамма отдавал семье — и ты не брезговала ничем.

— Ты прав, папа. Я была воровкой, но больше не буду.

Народницы. Нам рассказывали о них в партшколе. Они шли неправильным путем. Дочки генералов, буржуев пе реодевались в мужицкую одежду и уходили в деревню. Их ловили, отправляли в тюрьмы, на каторгу... И дочь моя такая же? Но они убегали из дому не потому, что их отцы говорили одно, а жили по-другому... Они боролись за народ... А она за что? Что если?...

— Раз ты надумала уходить — не удерживаю.

— Спасибо, папа.

— Но я хочу сказать тебе еще два слова.

— Слушаю, папа.

— Ты думаешь, мне одному привозят всякую всячину?

Ошибаешься, дочка. А другие руководители? Разве они живут на зарплате? Ты бывала у них дома, видела все своими гла зами... Почему такого здорового бугая, Витюшиного отца, на фронт не отправили?! И почему сам Витюша в тылу окола чивается?! Ты об этом задумывалась? Я тебе одно могу ска зать: все мы жить хотим — и помалкиваем.

— Значит, вы все такие? И справедливости нет?!