Я увожу к отверженным селениям

Гвоздевскому снился Жорик. Жорик почему-то называл себя по имени-отчеству, Георгием Климовичем, чего раньше за ним не замечалось.

— Ты уважаешь меня, полковник? Не уважаешь Георгия Климовича?! — спраншвал Жорик, сверху вниз поглядывая на полковника. Гвоздевский хотел встать, в эту минуту он лежал на кровати в своей комнате, но длинные пальцы Жори ка сдавили ему живот.

— Я люблю мужчинам животы гладить, — кокетливым женским голосом признался Жорик. — Поцелую тебя, Осип, зацелую, — пищал Жорик, впиваясь в губы полковника. От Жорика тошнотворно пахло дешевой помадой и лошадиным потом. Он целовал Гвоздевского жадно, взасос. Лицо Жорика вытянулось, покрылось густой черной шерстью. На мгновенье он отшатнулся. Полковник увидел длинные острые клыки, торчащие из открытой слюнявой пасти. — Я люблю тебя, — хрипел Жорик, все сильнее сжимая полковника. Гвоздевский хотел закричать и... не мог. Он попытался вырваться из Жори322

ковых объятий, напряг все силы, но Жориковы руки, цепкие и сильные, немилосердно прижали его к матрацу. Горький комок тошноты подкатил к горлу. Полковник рванулся... Еще усилие — и он открыл глаза.

За окном брезжил тусклый рассвет. В двух шагах от его кровати сидел капитан. В руках он держал исписанный лист бумаги. Капитан внимательно читал его, беззвучно шевеля гу бами. При пробуждении от сна, даже самого кошмарного, к пол ковнику в первую секунду возвращалось ясное сознание. Он обычно знал, где он, что с ним происходит и кто находится рядом. Вот почему он с первого взгляда узнал письмо, кото рое капитан внимательно читал или вернее изучал, вглядыва ясь в каждую букву. «Из кармана вытащил... Как я забыл о нем? Дурак!»

Капитан поднял голову и, увидя, что полковник не спит, положил письмо к себе на колени.

— Доброе утро, Осип! — насмешливо приветствовал ка питан.

— Как... ты... смеешь!! — выкрикнул полковник. В ту же минуту он почувствовал острую боль в левом боку. «Это спро сонья... пройдет...» — успокоил себя Гвоздевский.

— Доносик-то не лейтенант писал, — словно не расслышав окрика, заговорил капитан. — Я его руку хорошо знаю. Не он...

Y лейтенанта и буквы не такие корявые... А это как медведь лапой нацарапал.

— Положь... письмо! — приказал полковник. И снова жгу чая боль в желудке. Острые иглы впивались в поясницу, неви димые когти рвали все тело. «Что со мной? — холодея от ужаса, думал Гвоздевский. — Опять прободение?.. Тошнота...

жжет...» Полковник явственно увидел чье-то лицо. Кто это?..

Мерещится... Галлюцинация... Но лицо не исчезало. Гвоздев ский заскрипел зубами. Ноги свела судорога. На лбу выступил холодный пот.

— Я его сберегу получше тебя, — рассудительно возразил капитан, пряча в боковой карман письмо. — Тут хоть и на меня наклепано... Я — человек маленький... А письмишко накатал старший сержант Рысаков. Вот бы на кого не подумал... Щуп лый — соплей перешибешь, тихий, малограмотный. А письма пишет — залюбуешься: «А еще насчет Малявина, — бегло

323

прочел капитан, — он мне говорил по пьянке, пока это в боль шом секрете...» Догадываешься, Осип, о чем говорил Малявин Рысакову? Они в прошлом году вместе служили. Орлов с тебя спросит за то, что ты язычок не привязал Малявину. Это на худой конец... Охотники с тобой серьезно поговорят...

Полковник плохо слышал последние слова капитана. Боль становилась невыносимой. Перед глазами стояло искаженное мукой лицо заключенного. Он видел его так же ясно, как он видел сейчас ненавистное лицо капитана. Но капитан был живой и здоровый, в своем поношенном офицерском кителе.

А заключенный — одно лицо и больше ничего. Не может быть лица без головы... Я схожу с ума... Опять кольнуло... Рвет...

Чье лицо?.. Надеждин, — вспомнил полковник. — В тридцать седьмом я вел его дело... Он не признавался... Объявил голо довку... Приказали оставить его в живых... Он голодал три ме сяца... Искусственное питание... Узкие ноздри. По три часа кормили... Зонд сворачивался в пищеводе... Надоело возиться...

Я велел залить кипящее молоко... Залпом вылили... Он корчил ся... Кричал... просил убить... плакал... а ему лили... лили... лили...