Я увожу к отверженным селениям

Пекло ему. Обварили желудок... больно... так, как мне... Я не виноват... Опять рвет... Что делать?! Капитан сидит... Он ждет смерти... моей... Служба... Зачем она мне нужна?.. Ивлева не поможет... До больницы шесть часов езды... не довезут... Не трогал бы Ивлеву... Орлов велел... Помогите... Человек я... че ловек! Течет... Понос... Брюки мокрые... Стыдно... Режет... Уй ди, Надеждин! Не тебе одному кипяток лили... Опять рвет...

Сухо во рту...

— Пить! — прохрипел полковник между двумя судорогами рвоты.

— Воды в доме нет, — равнодушно ответил капитан. — Лизутка к соседке ушла, а сам я не пойду в сени за водой.

Лакеев нет, товарищ полковник, с одна тысяча девятьсот сем надцатого года. Отменены. Встань сам и напейся.

— Пить... Умираю!

— Выкарабкаешься... Ты живучий! Надо уметь побеждать трудности. Стойко, мужественно... сам учишь нас этому.

— Пить! — плакал полковник.

— Шкурные интересы, Осип... Часок потерпи. Лизутка при дет — я в зону смотаюсь, позвоню по селектору в больницу...

324

Часов через восемь врачи приедут... помогут тебе... Или может лекпома вызвать? Он в лошадях хорошо разбирается.

— Пить... За... что... ты... меня... так...

— Вот это мужской разговор! За что, спрашиваешь? Над Лизуткой вчера измывался: словами ее колол.

— Прости... пить... не буду...

— Приперло тебя — и сразу не буду... Лицо осунулось, нос посинел... Всю постель мне обгадил... Знал бы — на полу положил. Теперь постирушкой за тобой занимайся.

— Пить... За что?!

— Поясню... Ты хотел меня с лейтенантом стравить. Не он писал и к Лизутке не лез, а ты наговорил. Подсказывал, как лучше от него избавиться: в берлогу столкнуть или пулю в спину пустить. Поймали бы меня на горячем — и вышка.

Пошел бы я червей кормить вместе с лейтенантом. А может ты и его подговаривал против меня. Ухлопал бы лейтенант ка питана Лютикова, а тайга большая — все спишет. Сам бы к Лизутке подсыпался... Я видел, какими зеньками пьяными ты ее жрал вчера.

— Не думал... пить...

— Врешь, полковник! В прошлом году погиб начальник двести пятой командировки майор Веселов. Чьих это рук дело?

Моих или твоих? Грабишь нас всех. Мы у заключенных изо рта рвем, а ты у нас. Лупит тебя твоя баба, ты — чужих жен похабишь. Вся глубинка о тебе говорит. В глаза сказать боим ся, а за спиной говорим.

— Виноват... воды!..

— У начальства ты в почете. Говорят, наверху, в самой Москве, у тебя рука есть...

— Пить!., горю!..

— Не сосна, не сгоришь от пожара. Что-нибудь да оста нется... Из зеков душу трясешь... Мы и сами не хуже тебя умеем вытряхнуть из них бебехи... Тряси... Нам-то зачем назло делаешь! Узнал, что доктор Лизутку спасла, и пошел измы ваться над ней. Она и тебе жизнь сохранила, доктор эта... Ты на нее Люську натравил! Свинья ты наипоследняя!

— Пи-и-и-ть!

— Потерпишь до больницы. Слушай, что тебе говорят! Я

325

своим кулаком не одного контрика ухайдокал. Но чтоб вот так, как ты вчера измывался... не умею я!

— Не бу-у-у-д-у-у... Пи-и-ть...

— Ты нам всем за шкуру кипящее сало залил. Чуть что — и донос. Натравливаешь одного на другого, как кобелей.

Ты наверно думаешь: выздоровлю — капитану хана... Может, твоя и возьмет... Только надоело мне как зверю жить. Трид цать два мне. Восемь — здесь служу. А что имею? Жена в постель не пускает: собакой считает меня после Кузьмы. Два раза рапорт подавал, чтоб уволили. Вот тебе, говорят, а не увольнение. Сами велели с контриками так обращаться, а те перь заикнусь, что уходить хочу, — судом грозите. Лизутка для меня суд! Самый Верховный! Я ей на дух не нужен...

Из-за тебя! Доктора ударил — тебя боялся, что о кольце дозна­

ешься. Трезвый я был в тот вечер, потом напился, чтоб перед Лизуткой оправдаться. Долго я молчал. Раз в жизни выгово рюсь.

— Воды!.. Другие хуже... Пить!..

— Это ты загибаешь, полковник. Я с шестым начальником работаю. На Колыме, помню, был полковник Гаранин. Он конт риков за жалобы на мороз голых выгонял, собакам скармли вал. Но чтоб с нами так не по-людски обращаться — это уж я извиняюсь. Подойдет, обо всем расспросит тебя, вроде бы он и не начальник совсем. Сделаешь что — сквозь пальцы посмотрит. Уж как за золотишко строго — и то ни одного надзирателя не наказал. Скупали мы золото... И он тоже.

Сам жил и нам жить давал. Любили мы его. Я только из-за Гаранина служить в лагерях остался. Ты нас жмешь, под пресс ложишь, все до нитки отнимаешь. Еще издеваешься над нами.