Я увожу к отверженным селениям

Хреново нам обоим придется. Мне голову снесут, да и вам не сахар. Зачем, спросит начальство, понапраслииу на себя под писал. Испугался? Ты трус? Баба тебя лупила? Капитан воды не давал? Взятки у него деньгами и вещами брал? Я вам ска зать забыл: во второй бумаге о взятке написано, что прину дили вы меня к ней. Простят? Могут и простить... За меня...

за Лизавету... за взятку... А вот когда вся тайга о Кузьме заго ворит, охотники ваше письмо прежде начальства прочтут, тут уж милости не жди. Нам все с рук сходит, а за неумелую работу повыше тебя людей быог. Разжалуют — и к охотникам на исправление. Следствие заводить не станут: таежные ребя та сами следователи добрые. Еще одно в бумаге есть: контр революционные слова вчера ты кричал. Забыл?

— Не бы-ло-о-о... воды-ы-ы...

— А хоть бы и не было... но раз бумага есть, значит было.

Говорил, что Орлова хочешь перевести из одной комнатенки во вторую, что самого товарища Сталина не уважаешь. Я с самого вечера эти бумажки сочинял. Ты — спать, а я — писать. Тру диться надо полковник! За Сталина тебе не простят. Хотел бы Орлов простить, да кишка тонка. Мне тоже влетит вместе с тобой: вместе кашу расхлебаем, а за компанию оно веселей.

Учти это на будущее. По всем статьям рыпаться тебе невыгод но. Закудахтаеш ь, не разжалуют даже, а в лагерь. Тут тебя без попа усоборуют за милую душу. Обещание не возьму, не упомнишь ты его, а что сказал, на носу себе заруби.

— Пить... ты... подлец...

— У вас обучен... За ругань — на два часа воды лишаю...

В наказанных тебе ходить...

— Не буду-у-у-у...

— Как дите — не буду-у, — передразнил капитан. — Смо три-ка, и пальцы синеют... Это оттого, что воды не хватает...

Попроси хорошенько — дам!

— Прошу-у-у...

— Не так, полковник. Скажи, что ты меня любишь, ува жаешь... Целуешь во все указанные и неуказанные места... по дружбе скажи... Нет охоты — помолчи, я рядышком посижу...

до обеда время незаметно пройдет.

— Люблю... уважаю... целую... воды...

329

— Вот теперь пей, не проливай, не захлебывайся, кружка литровая. Я еще принесу. Ляжь, отдохни, я Лизу позову и в зону схожу. Лизутке надоело за дверью сидеть... Парков со скамеечками здесь нет: сидит одна-одинешенька на пеньке.

Когда я твое письмо читал, послал ее дом посторожить от охраны твоей.

— Лиза! — крикнул капитан, подходя к двери.

— Иду! — отозвалась Лиза.

Когда она вошла в комнату, капитан показал жене на полковника и хмыкнул:

— В штанах разлегся... раздеться не мог, как все порядоч ные люди. Ты посиди с ним, пока я в зону сбегаю и заодно письма перепрячу. — Упомянув о письмах, капитан вниматель но посмотрел на Гвоздевского: услышал ли? И продолжал: — Блюет товарищ полковник и под себя делает. Некуль турно! Водички уж давай ему вволю. Приведу охрану — отне сут его в казарму. Ты тоже пойдешь с нами: постережешь его, пока я в зону за врачом схожу. Заговоришь что лишнее, пол ковник, или ее прогонишь, письма тут лее в ход пущу. Сиди, Лизутка, оберегай его.

ЛЮБОВЬ АНТОНОВНА

Любовь Антоновна не спала всю ночь. В карцере надзира тель раз пять ударил ее в грудь, живот, по ребрам, дважды прошелся кулаком по спине и один раз по лицу. Он бил без злобы, вполсилы, косясь на напарника, который после каждого удара крякал, не то осуждающе, не то удивленно. Но все же лицо и грудь болели и сейчас, хотя уже наступило утро.

Старею... — думала Любовь Антоновна, — кости хрупкие...

Он еще довольно деликатно обошелся со мной... ногами не бил... Доживу ли я до завтрашнего утра? Пожалуй нет... Пове дут на работу или в другую зону — и... побег. Уже бьют развод...

Риту погонят на работу... Елена Артемьевна выдержит... Y Ка ти последнее напряжение... туберкулезным больным это свой ственно: сознание ясное, слабость, вспышка — и... летальный исход... Ефросинья не встанет... ее не спасет и больница... Y

330

Риты нервное потрясение... Десять дней абсолютного покоя — и она здорова. Десять дней... Где их взять?.. Попросить у капитана? — не посмеет... Он панически боится Гвоздевского...