Я увожу к отверженным селениям

Ударили вас? Какая трагедия, доктор... Имейте мужество взгля нуть в глаза Риты, Лиды, Кати! Это ваше милосердие! Это ваша гуманность! Вы спасли Гвоздевского! Вы! Я! Я! Но не могу же я вечно мучить себя! — Любовь Антоновна забилась в угол. Обхватив руками ноги и подтянув колени к подбород ку, она долго всхлипывала, прижимаясь щекой к полу. Ласко вый сон, бесшумно и мягко, подкрался к усталому телу докто ра. Ей снилась русская печка, горячая, пышущая жаром. Она пыталась забраться наверх, но кто-то, в доме было темно и она не видела — кто, сидел на печи, толкал ее, стоило ей прибли зиться к теплой лежанке. «Сюда нельзя!» — твердил невидимый хозяин печи. «Я замерзла, пустите», — просила Любовь Анто новна. «В погреб беги погрейся! Там снегу много», — отвечал все тот же голос. «Снег холодный, я обогреюсь на печке, уйду», — дрожа всем телом, упрашивала Любовь Антоновна. «На льду грейся! Он горячий!»

— Проснитесь! — выкрикнул кто-то над самым ухом.

Еще не придя в себя, Любовь Антоновна почувствовала на своем плече чью-то руку и услышала голос капитана: — Проснитесь, доктор!

Любовь Антоновна с трудом открыла слипшиеся от сна глаза.

— Уйдите, капитан! — попросила она, поднимаясь с пола.

— Вы пойдете со мной, доктор...

— Уже?

— Что «уже»?

— Попытка к побегу? Слава Богу!

— Вы бредите, доктор! Часа через три поезд. Всех пятерых в больницу, — торопливо объяснял капитан. — Полковник болен. Опасно...

— Оставьте свои шутки, капитан, — вяло отмахнулась Любовь Антоновна, пытаясь присесть на пол.

— Умирает, доктор, честное слово!

Может и правда...

— Где Рита?

— Воробьева что ль? В бараке сидит, ждет этапа.

— А Лида?

— Какая еще Лида?

— Та, что вчера жаловалась на вас.

— В соседней камере, где ж ей быть.

— Ее ночью увели из карцера. Вы догадываетесь, куда ночью водят девушек?

— Бугаи! Жеребцы! — капитан длинно и грязно выругал ся. — Женщины должны охранять женские командировки.

Попробуй загони сюда в глубинку вольных баб. Не едут они!

Разбегаются!

С Лидой все кончено... Гвоздевский болен... Это не поме шает ему распорядиться напоследок... Остается одно — запрет ная зона!

— Пошли, капитан! Я его вылечу...

335

— Какое там вылечить! До больницы бы дотянул... Синий он, как жеребиный залупа. Простите, доктор, чуть не зару гался.

— Я отдохну минутку, — попросила Любовь Антоновна, когда они вышли из карцера, — голова закружилась. Отойди те подальше, капитан, мне нехорошо.

До запретной зоны шагов тридцать... Успею?

— Товарищ капитан! — послышался с вахты звучный голос надзирателя.

— Чего тебе? — спросил капитан, поворачиваясь в сто рону вахты.

Любовь Антоновна побежала. В эту минуту она не ощу тила ни слабости, ни дрожи в ногах. Она видела одну цель — безобидную тонкую проволоку. За ней — покой, тишина и пет ии лагеря, ни Гвоздевского, ни капитана... Отмучилась! Отму чилась! — кричало сердце. Перепрыгну проволоку, она совсем невысоко над землей. На забор... можно... не лезть... Охрана...

обязана... стрелять...

— Заключенная к запретке бежит! — услыхала Любовь Антоновна крик.

Это... хорошо... Часовые... на вышках... успеют... пригото виться... Лишь бы добежать... С первого выстрела — конец...

— Куда вы, Ивлева?! Назад! Не стреляйте! Не стреляйте!

— на бегу кричал капитан, огромными прыжками настигая доктора. — Не стреляй, мать твою... — бешено заорал капитан, увидя, что часовой на ближайшей вышке взял автомат на из готовку.

Выстрелит... шаг... не послушает... шаг... назло капитану...

последний шаг! прыжок! Не споткнулась! Ноги Любовь Ан тоновны коснулись вскопанной земли запретной зоны.

— Не стреляйте! — услышала Любовь Антоновна совсем рядом голос капитана. В ту же секунду удар в спину опроки нул ее.

— Я те стрельну! В меня попадешь! Дурак! — орал капитан, прикрывая своим телом доктора. — Взбесилась! Чумовая! — ругался капитан, оттаскивая Любовь Антоновну подальше от запретной зоны. — Я успел толкнуть вас сзади. Пристрелил бы вас этот полоумный.

336

Жива... не судьба... — удрученно подумала Любовь Анто новна. Ей хотелось плакать, кричать, но в самом заветном уголке сердца теплилась робкая радость жизни. Она пыталась подавить ее — и не могла. Капитан до самой вахты не выпускал из своей широкой ладони руку доктора.