Я увожу к отверженным селениям

Вот бы и мне так, как Кате... Хорошо было бы... Почуди лось мне тогда, что тетя Маша приходила... Или в самом деле она была там? А как бы она пришла из больницы в кабинет к нему?.. Почудилось...

Ах вы судья, правосудья,

Вы напрасно судите меня,

Вы, наверно, судьи, не схотели, Чтоб на свете я жила.

Как хорошо Тоня поет... Только грустно очень... Меня не осудят... Тома говорит: выгонят на волю... Чудно в камере разговаривают... Может, тетя Маша выздоровела? Встретит ме ня, порадуемся, поплачем... Уедем отсюда в деревню... Я дояр кой буду, или еще кем...

Ах вы пташки, канарейки,

Вы летите в белый свет.

Передайте бате, милой маме, Что Катюши в живых нет...

— Прекратить пение! — раздался за дверыо голос дежур ной. — В карцер захотели?

В камере наступила тишина.

— Эй, ты, Воробей, поди сюда! — услышала Рита повели тельный зов Нюськи.

Осторожно, стараясь не наступать на ноги сидящим, Рита подошла к Нюське.

— Тебе не надоело у параши спать? — жирным тягучим голосом спросила Нюська.

Добрая какая. Сама спит возле окна, забирает у всех половину передачи, а меня спрашивает. Рита неприязненно посмотрела на хозяйку камеры. Полное, дряблое лицо. Чистые ухоженные руки, украшенные острыми, аккуратно подрезан ными ногтями. Дорогая папироска в зубах, кажется, Казбек.

Неплохо живется ей в тюрьме.

44

— Чего молчишь? Язык проглотила со страху? — нетер пеливо понукала Нюська.

— Другого места пока нет, — спокойно ответила Рита.

— Места даю я! — гордо отрезала Нюська.

— Я это вижу.

— Первый раз попала в тюрягу?

— В первый.

— Потому тебе и плохо. Тут хорошо только нам, людям.

— Каким людям?

— Мне. Милке. Райке, — исчерпывающе пояснила Нюська.

— А остальные не люди? — против воли вырвалось у Риты.

— Голосок у тебя змеиный. Ты фраерша нотная... Осталь ные не люди — фраерихи.

— А кто же люди? — не утерпела Рита.

— Воровки в законе. А у кого мужики воры в законе, тоже почти люди, — со знанием дела пояснила Нюська.

— Чтобы быть человеком, надо обязательно воровать? — тихо спросила Рита.

— Y нас все воруют — фраера и мы. Но как воруют? Эй, ты! Ножка! Поди сюда! — зычно крикнула Нюська.

Услышав свое прозвище, пожилая женщина, сидевшая око ло вонючей параши, почти до краев наполненной нечистота ми, испуганно вздрогнула и, припадая на правую ногу, подош ла к Нюське.

— За что сидишь, — прокурорским тоном спросила Ню ська.

— Вы, чай, знаете, пошто спрашиваете?

— Я-то знаю «пошто», — передразнила Нюська. — А Во-робыо-то ты говорила?

— Рядом с ней лежим. Знамо, говорила, — устало отве тила женщина.

Рита с тоской поглядывала то на тетю Веру, соседку по камере, то на Нюську. Она знала, что Нюська, устав от сыто го безделья, время от времени подзывает к себе женщин и заводит с ними никому не нужные разговоры. Это была Нюсь-кина прихоть, и противиться ей не решался никто.

— А ты еще раз скажи. Мне! — потребовала Нюська.

— За нитки. Катушку ниток взяла на работе. Боле ничего.

45

— Вот-вот, — с усмешкой подтвердила Нюська. — Боле ни-ча-а-во. Ты украла катушку ниток. В обвиниловке, мусора называют ее обвинительным заключением, написано, что граж данка Дерюгина похитила двести метров пряжи. Так там на писано?

— Совсем так, — подтвердила тетя Вера.

— Вот какая память у меня. Цепкая. Я эти обвинпловки слово в слово шпарить могу... Дадут теперь гражданке Дерю гиной восемь лет лишения свободы. А разве она воровка?

Фраерша чистой воды. Почему и в камере не все одинаково живут. Y параши, в железном ряду, вы спите, кто первый раз за решку попал, и опущенные. Это те, кто с ворами в законе жил, а мужик ее ссучился, нечестным вором стал.

— Нечестным вором? — удивленно переспросила Рита.

— Честные воры живут по закону. Проиграют — отдадут.

В лагерях не работают комендантами, нарядчиками, бригади рами. Y человека не украдут, только у фраера. Не хулиганят.

Законники хулиганов и насильников презирают... Тебе всего не понять. Кто из людей сделает что не по закону — сука.

Посередке, в калашном ряду, спят порчаки. Им и ночью ноги никак не вытянуть, тесно.

— Почему порчаки? — спросила Рита, зная, что Нюська не любит, если ее невольный собеседник молчит.

— Они недавно воровать начали. Законов не знают. Не фраера и не люди. Испорченные. YMiibie порчушки за людей хиляют. Но мы все равно узнаем, что он не человек, а порчак.