Я увожу к отверженным селениям

— Не так... Я просто растерялась... Забыла... — испуганно лепетала свидетельница. — Теперь вспомнила: когда я вошла в кабинет по зову директора, я увидела, что товарищ директор находится шагах в десяти от Воробьевой. Воробьева подняла над головой бюст и что-то прокричала, я не помню сейчас что.

Пантелей Иванович, простите, товарищ директор бросился к Воробьевой, чтобы спасти бюст, но она успела кинуть бюст вождя па пол. Я со страху закрыла глаза, а когда открыла, на полу лежала груда осколков.

— Запишите дословно показания свидетельницы Марфи ной, — распорядился судья. — К своим показаниям вы больше ничего не можете добавить?

— Нет.

— Вызовите свидетеля Буреева.

Суд подходил к концу. Свидетели подтверждали слова ди ректора. Когда опрос свидетелей был окончен, Константин Сергеевич строго потребовал назвать имена соучастников. Рита молчала. Судья нахмурил черные с проседью брови и внуши тельно откашлялся.

— Подсудимая Воробьева! Суд постарается освежить вашу память. Я прочту ваши показания: я хотела нарядно одеваться, посещать рестораны и жить не по средствам. Для этих целей я встречалась с выгодными мальчиками, с которыми я выпи вала, но денег они мне давали недостаточно. Из-за этих встреч я сделала семь прогулов, и к тому же деньги у меня кончались.

Обо всем этом я рассказала по секрету одной знакомой жен щине. Она научила меня пойти к директору завода номер сто девяносто восемь и потребовать, чтобы он простил мне про гулы и дал мне денег, угрожая ему, что если он откажется, то я сделаю клеветническое заявление в его адрес или совершу антисоветский поступок, а всю вину возложу на директора. И

еще эта ж е женщина добавила, что неплохо бы разбить бюст Сталина или порвать какой-нибудь политический лозунг, обви нив в этом директора завода. За это она обещала мне хорошо

72

заплатить. Я спросила ее, откуда она возьмет денег, а она от ветила мне, что есть люди, которые внесут любую сумму, лишь бы я свершила антисоветский поступок. Теперь я понимаю, что попала в сети вражеской агентуры и глубоко раскаиваюсь в этом. — Вы раскаялись, но суд находит ваше раскаяние не полным. Вы не назвали имени той женщины, каковая толкнула вас на путь преступления. Суд открывает для вас последнюю возможность полностью раскаяться, и ваше раскаяние будет учтено судом.

Все они заодно... Отвечать? Сказать, что мне некого больше назвать, кроме Кима и его отца? — не поверят... Промолчать...

А суд ли это? Сон... Папа... Павлик... Где их схоронили? На мо гилке их хоть раз побывать... Тетя Маша... И ее не увижу...

Кому поверила? Киму, отцу его... Сказать, что мать Кима научи ла меня?.. Вот что писал следователь, пока я плакала... Они не пожалеют... Не хочу я с ними разговаривать...

— Встаньте, подсудимая, когда к вам обращается судья!

Рита продолжала сидеть.

— Я буду вынужден удалить вас из зала суда.

— Вы не судья! Вы! Вы! Такой же, как Ким и его отец!

Стоять перед вами не буду!

Приказать вывести? Что толку... Хитрая девчонка... Все поняла... Съела бы меня глазами... Убила бы... Руки коротки, голубушка... Да и не один я такой... Вячеслав Алексеевич тоже рыло воротит, знает кошка, чье мясо съела... Все и всё мы знаем... Одним миром помазаны... В мои-то сорок с лишним лет поздно правды искать... Доживу до пенсии, тогда и о правде поговорю, а пока... поскорей бы разделаться с ней... Перерыв объявлять не буду.

— Приступаем к прению сторон. Слово имеет государст венный обвинитель, старший советник юстиции прокурор то варищ Ковалев, — устало объявил судья.

— Гражданин судья! Я буду краток. Преступление, кото рое свершила подсудимая Воробьева, — ужасно. Кроме чувства омерзения, оно не может вызвать ничего. Но чтобы говорить о преступлении, необходимо, как это повелевает социалисти ческая законность и внутренний голос совести, всесторонне и досконально изучить личность самого преступника. Совет ская прокуратура не только и не столько обвиняет, но прежде

73

всего вскрывает причины, породившие преступления, для того, чтобы искоренить их. В годы моей беспокойной комсомольской юности, я помню, мы пели: Но мы поднимем пожар мировой, Тюрьмы и церкви сравняем с землей.