Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

Лакан: — Вопрос состоит не в том.

Г-н X: — Дело в том, что в этом первом стихе сходится многое. Здесь и традиция книги Бытия, и традиция раввинской мысли.

Лакан: — В любом случае, теттrа значительно ближе к va'omerпервого стиха книги Бытия, это тот же корень. Я заглянул час назад в Genesius, чтобы посмотреть, что такое dabar. Это воплощенное волеизъявление, вроде duxitили locutus est; можно даже передать его глаголом insidiatus est—склонить, соблазнить. Здесь присутствует в скрытом виде то извращение, искажение, та порча, которая постигает речь, когда она нисходит к истокам времени. В любом случае, dabar всегда подразумевает обман, ловушку, "обольщение"; по сравнению с ammara это речь в наиболее дряхлом, бессильном ее аспекте.

Г-н X: — Не всегда. Гром, например, — это речь Бога, и никакого бессилия здесь не подразумевается. То, о чем Вы говорите, — это смысл производный, основной же смысл совсем иной.

Лакан: — Но ясно зато, в каком направлении этот смысл развивается.

Г-н X: — Он может развиваться; разумеется, может.

Лакан: — Это ясно засвидетельствовано.

Г-н X: — Конечно, но это ничего не доказывает.

Лакан: — Но это показывает, во всяком случае, что у нас нет оснований отождествлять это dabar со значением (заметим, тоже проблематичным, потому что исследуют его достаточно пристрастно), в котором употреблено в греческом тексте Евангелия от Иоанна слово логос.

Г-н X: — Ясно, в любом случае, одно: платоновский смысл слова логос необходимо исключить, так как во всех остальных случаях он бесследно отсутствует.

Лакан: — Но это совсем не то, о чем собирался говорить я.

Г-н X: — Так или иначе, слово язык для перевода здесь не годится.

Лакан: — Но в отношении логоса, о котором тут идет речь, не следует пренебрегать и теми оттенками, которыми обогащает его латинское verbum. В нем можно расслышать не только разумную причину вещей, но и нечто совершенно иное — ту игру присутствия и отсутствия, что заранее ставит fiatв определенные рамки. Ибо в конце концов fiatявляется на фоне non-fiat, которое ему предшествует. Другими словами, не исключено, по-моему, что дажеfiat, эта первая законодательная речь, была, на самом деле, чем-то вторичным.

Г-н X: — Да. Но я бы сказал, что мы оказываемся здесь у истоков исторического, временного порядка, и не выходим в область потустороннюю, как пытаетесь нам внушить Вы.

Лакан: — Говоря о речи: в начале, inprincipio, мы создаем своего рода мираж.

Г-н Х:- Я не совсем хорошо понимаю, что Вы сейчас хотите сказать.

Лакан: — Стоит вещам выстроиться в некоторой воображаемой наглядности, как создается впечатление, будто они расположены так от века. Но это, разумеется, мираж чистой воды. Ваше возражение состояло в том, что сложившийся таким образом мир порождает задним числом модель или архетип, в соответствии с которым он, якобы, и складывался. Но это вовсе не обязательно архетип. Порождение задним числом архетипа, который содержал бы все в свернутом виде, совершенно исключается тем, что внушаю Вам я. Платоновский логос, предвечные идеи — все это совершенно не то.

Г-н X: — Язык, в отличие от речи, я как раз и считал всегда такой сущностью, в свернутом виде содержащую все существующее.

Лакан: — Но я-то хотел, чтобы вы расслышали в слове язык другой смысл.

Г-н X: — Вот оно что!

Лакан: — Речь идет о чередовании отсутствия и присутствия, скорее даже о присутствии на фоне отсутствия, об отсутствии, образовавшемся благодаря тому факту, что может существовать присутствие. В Реальном отсутствия нет. Его нет до тех пор, пока вы не предположите, что там, где в действительности присутствия нет, оно может быть. Я предлагаю поместить в начало, inprincipio, слово, то есть нечто такое, что создает контраст, противопоставление. Изначальную противоположность нуля и единицы.

Г-н X: — Но в чем же тогда оно противоположно речи?

Лакан: — Оно составляет ее коренное условие.