Я, Вергилий

Вы можете себе вообразить, что я чувствовал? Можете? Представьте, что вы слепы от рождения, обитаете в мире тьмы, где только осязаемые предметы имеют реальность — реальность высоты, длины и ширины, формы и фактуры. Вы касаетесь цветка — он мягкий и хрупкий. Огонь — это то, что жжёт. Вода — то, что мокрое. Но однажды вы вдруг просыпаетесь с открытыми глазами. Вы видите грядку с примулами, сияющими желтизной среди зелёной травы. Вы следите за язычками пламени, трепещущими в жаровне, видите, как вспыхивает и разгорается заря, поднимаете лицо и встречаетесь взглядом с безжалостным солнечным оком. Смотрите, как, сверкая, бежит по галечному ложу ручей, видите, как с грохотом разбиваются волны о скалистый берег, наслаждаетесь вечерней прохладой, глядя, как заходящее солнце превращает море в кровь.

Вот что я почувствовал. Вот что я чувствую до сих пор. Всё это, и даже больше, дал мне Эвполий.

Неужели вам странно, что я любил его?

Я узнал правду о Эвполии, когда мне было четырнадцать лет.

Думаю, что и до этого было достаточно намёков, мальчишки есть мальчишки, но я отмахивался от них, считая это просто непристойными разговорчиками. Большинство моих однокашников походили на пропащего сына мясника Квинта: крупные, красные, как сырой бифштекс, большие олухи из Кремоны, которых родители послали сюда, чтобы они приобрели патину цивилизованности. Разве могли они судить таких, как Эвполий? Разве могли они хотя бы даже начать понимать его?

Как я уже сказал, я особенно интересовал Эвполия. Он познакомил меня с возвышенными александрийцами, которые творили слишком поздно (и были чересчур человечными), чтобы занять своё место в обычной программе обучения, — Феокритом, Бионом, Эвфорионом[31] и другими. Гомер и Гесиод пребывали в мирах, более высоких, чем мой собственный, — мирах, где прогуливались боги и где изъяснялись величественными гекзаметрами. Перед ними я мог лишь склонить голову и почитать их. А эти, более молодые поэты были частью моего мира. Они говорили о понятных мне вещах, таких, как деревья и поля, реки, овцы и пастухи, но облагораживали, возвышали их над мирским, как будто отмывали их от земных несовершенств, заключали в кристалл и сохраняли в вечной безмятежности. В отличие от моих кумиров, к ним можно было приблизиться. Читая их, я чувствовал, что хотя сравняться с ними и невозможно, но подражать им мне по силам.

Видите, я уже тогда мечтал стать поэтом.

Занятия в тот день уже закончились. Я складывал свои вещи, как вдруг ощутил чью-то руку на своём плече.

   — А, Публий, — услышал я тихий, бесстрастный голос Эвполия. — Я только что получил список с «Эпиграмм» Каллимаха[32]. Ты не хочешь прочесть?

Я залился румянцем от удовольствия.

   — Да, сударь. Конечно хочу.

   — Хорошо. — Он замялся. — В это время я обычно купаюсь. Ты бы смог встретиться со мной в бане? Я сперва должен послать домой за книгой. Мы могли бы немного почитать вместе.

Я быстро соображал. Отец отрядил пасечника Ханно провожать меня в школу и обратно. У нас теперь было множество домашних слуг, и для дворового раба в доме не нашлось дела, но, несмотря на это, я выпросил для него эту милость. Отец с готовностью согласился и вернулся к делам более важным, нежели его сын. Ханно, как обычно, будет просиживать с чашей вина в таверне на углу. Я легко сумею уговорить его подождать с полчасика.

   — Мне бы очень этого хотелось, сударь, — ответил я.

   — Договорились. — Эвполий одарил меня сдержанной улыбкой и удалился.

Я продолжал собираться.

   — Следи за тем, чтобы задница у тебя была прикрыта.

   — Что? — Я испуганно поднял голову. Это был Тит, сын одного из наших соседей. Он был на полтора года старше меня и уже имел острый, проницательный взгляд своего отца.

   — Да ты что, ничего не знаешь? — спросил он.

Я приготовился зажать уши. Как я говорил, я уже раньше слышал эту гадость.

   — Он педик. — Тит ухмыльнулся. — Специалист по задницам. Понял?

   — Заткнись, Тит. — Я подхватил свою сумку и собрался уходить.

   — Да все об этом знают, — крикнул мне вслед Тит. — Желаю приятно провести время.

С Ханно не возникло никаких осложнений. Сомневаюсь, что он вообще слушал мои поспешные объяснения о том, что мне необходимо отнести записку матери друга.

   — Распоряжайся своим временем, как знаешь, — сказал он, наливая себе очередную чашу вина. — Когда ты вернёшься, я буду здесь.

Баня находилась чуть подальше на этой же улице — это было древнее, осыпающееся здание, чьи внешние стены когда-то были оштукатурены, но сейчас все трещины проступили вновь, словно морщины старухи под гримом. Меня остановил дежуривший у дверей раб.

   — Эй, сынок, куда это ты направился? — обратился он ко мне.

   — Я должен встретиться здесь с учителем.

   — Только не внутри, нельзя. По крайней мере, пока не заплатишь один асе, как все остальные.

   — Но я не собираюсь мыться, я только хочу...

   — Послушай, — проговорил он. — Я не против, чтобы ты ответил свой проклятый урок. Цена — один асс[33].

Я заплатил.

   — Полотенца — за дополнительную плату. — Он протянул руку.

   — Мне полотенце не нужно.

   — Как знаешь. — Он отвернулся, и я наконец вошёл.