Я, Вергилий

В тот важнейший во всех отношениях день я следил за тем, как он произносит как раз такую речь. Предположим, говорилось в задании, что по закону соблазнённая женщина имеет право либо обязать соблазнителя жениться на ней, либо приговорить его к смерти. Мужчина за одну ночь соблазняет двух женщин. Одна из них требует для него смерти, другая хочет, чтобы он на ней женился. Необходимо обосновать то или иное требование.

Марк предпочёл настоять на смертном приговоре. Но построил аргументацию не как адвокат женщины, а как защитник соблазнителя.

Когда он закончил, и я, и весь класс надорвали животики от смеха. Даже Латрон, который восседал на помосте, нахмурившись как туча, не удержался и пару раз улыбнулся. В конце он похлопал Марка по спине и проговорил: «Отличные доводы, мой мальчик, но малость, ну... отличаются от общепринятых».

Когда занятия закончились, я подошёл к Марку, чтобы поздравить его.

Он усмехнулся.

   — Я не был уверен, что выпутаюсь, — сказал он. — Старого крикуна чуть кондрашка не хватила. Но всё-таки обошлось.

   — Обошлось, потому что это была блестящая речь, к тому же блестяще произнесённая.

Он засмеялся.

   — Да, ты так думаешь? В таком случае давай сменим задание: «Так как же приходят стихи?»

Марк был одним из немногих, кто знал о моём увлечении. У меня уже была небольшая коллекция виршей (не могу назвать их стихами) в «александрийском» стиле. Я не стану здесь воспроизводить ни одной из них; да к тому же я их давным-давно изорвал. Правда — это одно, самобичевание — совсем другое.

   — Болезненно, — ответил я.

   — Угости-ка меня стаканчиком, и я позволю тебе, так и быть, почитать мне что-нибудь. Однажды мне удалось таким образом здорово облегчить боль.

Типичная шуточка Марка, но за ней крылось серьёзное предложение. Марк не только сочинял замечательные речи, но и был одним из лучших начинающих поэтов, каких я когда-либо знал. Он мог бы стать вторым Цицероном или... Вергилием.

Мог бы стать. Но спустя шесть лет он лежал на полях Фарсала[44] с выпущенными кишками вместе с двадцатью тысячами таких же, как он, которые могли бы кем-то стать. Ему было тогда двадцать три года.

Ненавижу войну.

Мы завернули в одну из таверн в стороне от Рыночной площади[45] и спросили кувшин самого лучшего вина. Пока Марк пил, я читал ему одно из своих стихотворений — помню, оно было о какой-то козе, — он порвал его в клочки. И правильно сделал.

   — Не забывай, Публий, — сказал он, когда покончил и с вином и с критикой, — всё должно быть единым целым — чувство и размер, звучание и форма, язык и аллюзии. Не трать впустую ни единого слова, ни единого звука. Держи свои стихи на голодном пайке, они должны быть стройные и утончённые, как... как... — Он поднял голову, окинул взглядом улицу. Вдруг глаза его широко раскрылись. — Юпитер Наилучший Величайший[46]! — прошептал он. — Посмотри вон на тех девок!

Я проследил за его взглядом. На противоположном тротуаре две женщины рассматривали безделушки уличного торговца — или, скорее всего, просто притворялись, что делают это: в том, как они держали головы, была какая-то нарочитость, к тому же быстрые взгляды, которые они бросали в нашу сторону, не оставляли сомнений в их намерениях.

Да и по их нарядам можно было безошибочно судить о том, чем они промышляют. Это были проститутки. То, что мы зовём «волчицы»[47].

   — Ты как — не прочь, Публий? — Марк всё ещё не спускал глаз с девиц. Та, что повыше, глядела прямо на него и улыбалась.

В моём животе затрепыхались бабочки.

   — Нет, уж лучше я пойду домой, — сказал я. — Дядя Квинт и тётя Гемелла будут меня ждать.

   — Глупости, ещё рано, — возразил Марк. Затем посмотрел на меня, на моё лицо, и ухмыльнулся. — Только не говори, что у тебя это впервые.

Я залился румянцем и ничего не ответил, а он продолжал:

   — Приап[48]! Это и впрямь твой первый раз! Тогда всё понятно. Не беспокойся, я угощаю.

И, прежде чем я успел остановить его, Марк позвал девиц.

Почему я не сбежал — не знаю. Лучше бы я это сделал.

Рассмотрев их вблизи, я понял, что они старше, чем я думал. Не намного старше нас, но с уверенностью можно сказать, что им было чуть за двадцать. Ту, что повыше, — с большой грудью, — звали Флора. Говорила в основном она. Вторая была Лициска.

   — Так значит, вы студенты? — Флора села на скамейку рядом с Марком, прижавшись к нему бедром. Правой рукой Марк рассеянно похлопывал по нему и одновременно делал знаки официанту принести ещё вина.

   — Верно, — ответил он. — Изучаем прекрасное и горим желанием поучиться под вашим нежным попечительством поклоняться вашему алтарю.

Его рука соскользнула под стол, между её ног.