Я вернулась, Господи! (сборник)

Вся последующая неделя на работе прошла безрадостно. Павел Григорьевич безвылазно сидел в своем кабинете, Валентина Игоревна, разговаривая с Ириной, уничтожающе окидывала взглядом. Лида уехала в командировку, а ни с кем из работающих в районо женщин Ирина так и не сошлась близко, поэтому ей было особенно одиноко. Кроме того, приходилось постоянно бороться с желанием выпить.

После работы она не спешила сразу домой, старалась подольше гулять. Часто допоздна сидела в кафе, смотрела на людей, заходивших сюда, на счастливые парочки, весело переговаривающиеся за столиками. Ирина старалась не думать о Павле, об их странных отношениях и о своей жизни. Несколько раз недалеко от своего дома она встречала Вадима. Он коротко здоровался с ней и проходил мимо, словно убегая. Однажды Ирина затащила его к себе. Не могла больше выносить одиночества, и коротать очередной вечер в пустой квартире уж очень не хотелось. Не раз она даже намеревалась пригласить Костика, но его глаза, любящие, всепонимающие, неотрывно следящие за каждым ее движением, вызывали у Ирочки странное чувство. Чувство раздражения, вины, благодарности и еще чего-то такого, чего она не могла объяснить даже самой себе. Ирина все чаще ощущала, что ее накрывало теплой уютной волной, когда она видела Костика.

Художник просидел у нее долго, пил чай, рассказывал о себе, о своем детстве, о том, как стал художником. Рассказчиком он оказался удивительным, и Ирочка не замечала времени, подперев щеку рукой, слушала его с нескрываемым интересом.

Вадим рано остался без отца. Матери приходилось работать на трех работах, чтобы прокормить его и еще двух братьев. С самого раннего детства Вадим был предоставлен самому себе. После школы, наскоро перекусив, убегал на улицу. Там у них с ребятами была своя жизнь. Они курили в подворотне, пели песни под гитару, гоняли мяч на пустыре за домом. Его некому было воспитывать, ругать за проступки или просто приласкать. Матери почти никогда не было дома. Учился Вадим плохо. Единственным предметом, который он любил, было рисование. Он рисовал мелом на доске и асфальте, кусочком уголька на стенах дома, карандашом на уголках газеты. Учитель рисования Всеволод Петрович даже ходил к матери домой, уговаривал ее отдать Вадима в художественную школу.

— Да разве ж я потяну, — раздраженно отзывалась мать, — у него одежи-то приличной нет. Да вон еще двое ртов, какая уж тут школа. Пусть хоть среднюю нормально закончит.

Как бы и слонялся Вадим по улицам, разрисовывая стены домов углем и мелом, если бы однажды не набрел на стайку художников. Они работали прямо на улице, и он замер, глядя, как тут же на холсте проступают багровые краски заходящего солнца, а лопоухий парнишка, появляющийся из-под руки художника, удивительно похож на него самого. Вадиму страстно захотелось научиться так же уверенно смешивать краски, касаться кистью полотна, наблюдая рождение увиденного или задуманного сюжета.

Он стал бегать к художникам каждый день. Те привыкли к мальчишке, гоняли его за сигаретами, иногда угощали мороженым. Однажды один из них, дядя Ваня, пригласил парнишку к себе. Жил дядя Ваня один, в однокомнатной квартире, неподалеку от Вадима. На кухне готовил еду, ел, спал тут же на раскладушке, а комнату приспособил под мастерскую.

— Вижу, интересуешься ты больно нашим ремеслом, — ставя сковородку с жареной картошкой на стол, проговорил дядя Ваня, — а сам-то что-нибудь умеешь?

Вадим молча нарисовал на обрывке листа пруд с белыми лебедями, маленький уютный дом, желтые окошки которого светились мягким светом, сад, сгибающийся под тяжестью яблок. Дядя Ваня только крякнул.

Он-то и стал для Вадима первым учителем. Дядя Ваня учил Вадима рисовать с натуры, знакомил с закономерностью перспективы и светотени, пропорциями предметов. Он показывал, как смешивать краски, как правильно строить композицию, как расположить мольберт, чтобы поймать свет. Вадим впитывал все как губка. Он пропадал у дяди Вани все дни напролет, показываясь дома, чтобы забрать малышей из детского сада да помочь матери убрать подъезд, за который она получала гроши.

Мать умерла скоропостижно. Пришла с работы, прилегла на диван, да так и не встала. Ее похоронили за счет государства, родных у них не было. Двух братьев определили в детдом, а его забрал к себе дядя Ваня. Вадиму тогда уже исполнилось пятнадцать лет. Он многое умел и теперь работал самостоятельно наравне со взрослыми художниками. Школу по-прежнему не любил, с трудом закончил девять классов, пропадая на «натуре». Иногда картины продавались, и они устраивали с дядей Ваней праздник. Покупали бутылку портвейна, банку килек в томате, буханку хлеба и кулечек конфет. Несколько лет назад дядя Ваня умер, оставив Вадиму свою квартиру в Химках. А в маминой живут братья.

Необычная судьба художника тронула Ирочку, она завалила Вадима вопросами. Что стало с его братьями? Почему он ничего не говорит о личной жизни? Какие темы ему наиболее близки в живописи? Вадим отвечал обстоятельно, сдержанно улыбаясь. Братья уже взрослые, работают, один из них собирается жениться. Ну а он, Вадим, живет только своими картинами и о личной жизни не думает. Да и не встретил пока свою единственную. Он бросил многозначительный взгляд на Ирочку, но промолчал.

Ирине нравилось, что Вадим не пытался приставать к ней, мирно потягивал чай, сидя на диване, смотрел телевизор, изредка выходил на кухню покурить. Ушел он поздно. Новой встречи не назначал, видно, постеснялся. Просто попрощался, и все. И это тоже понравилось Ирине. Вадим оказался неплохим парнем, но сердце Ирочки молчало.

Дни тянулись безрадостные, на работе без Павла было тоскливо, дома еще тяжелее. Хоть волком вой. Иногда приходил Костик, несколько раз Ирочка ездила к маме. Ка была рада дочери, хотя и беспокоилась за нее.

— Ты чего такая грустная, Ирочка? — допытывалась мама. — На работе все в порядке?

— Да все хорошо, не волнуйся. Просто устала. Научи-ка лучше меня печь твои вкусные пироги, — Ирочка пыталась отвлечь маму, да и незачем ей знать о ее неприятностях. Мама и так Павла недолюбливала, а тут опять начнет Ирочку воспитывать.

Однажды вечером раздался долгожданный звонок.

— Жди, скоро буду, — коротко бросил Павел в трубку.

Ирочка разволновалась необыкновенно. Она бессмысленно переходила из комнаты в комнату, то хваталась за пылесос, то убегала на кухню. В конце концов махнула рукой и уселась в прихожей на стул. Минут через сорок громко запел вожделенный звонок в дверь. Ирочка за это время вся извелась. Она кинулась к двери и, едва ее открыв, обхватила Павла за шею, прижавшись к его груди.

— Ну, что ты на пороге-то, — засмеялся тот, — давай хоть войдем.

Ирочка, держась за него двумя руками, словно боясь, что он исчезнет, провела его в комнату. Усадила на диван, присела перед Павлом на колени.

— Ирина, ты как ребенок, честное слово, — Павел нежно поцеловал ее в губы. — Ты уж прости, вот только сегодня сумел вырваться. Нина как с цепи сорвалась, мне кажется, теперь она будет со мной и в туалет ходить, — он хохотнул.

Ирина продолжала молча смотреть на него восхищенными глазами. Она простила ему и то, что он не замечал ее на работе, и его холодные глаза во время их встреч на планерке, и тоскливые вечера без него, и то, что он даже не звонил ей. Ирина крепко держала его за шею, не пытаясь скрыть свою радость. Она забыла и свое обращение к Богу, и надежды на Его помощь, и выводы о неправильности своих поступков.

Взлохматив Ирине волосы, Павел прошел на кухню, по-хозяйски загремел посудой.

— Возьми в прихожей пакет, я по пути зашел в магазин, — крикнул он Ирине.

— Выпить я не брал, — сказал Павел, когда она начала выкладывать продукты на стол. По тому, как он это сказал, стараясь не глядеть на Ирину, она поняла: тому случаю, когда он увидел ее пьяной на работе, Митрофанов придает слишком большое значение. Мало того, Ирочка была почти уверена, что он догадывается о ее тайном пристрастии, а скорее всего, просто навел справки.

Слова Павла неприятно резанули Ирину, она внутренне замерла, как-то вся съежилась, но решила не подавать вида. Нарезая сыр, хлеб, расставляя чайные чашки, Ирочка оживленно начала рассказывать Павлу о только что прочитанной книге. Она быстро отварила макароны, соорудила соус из поджаренного баклажана, луковицы и помидора. Получился довольно сносный ужин.

Павел торопился, без конца поглядывал на часы, и, видимо, оттого, что он нервничал, близости у них не получилось. Оба чувствовали себя неловко и не знали, как сгладить эту неприятность.

— Не переживай. Будем считать, что сегодня не наш день, — запахивая на груди халат, сказала Ирина расхожую фразу. Хотя ей была неприятна и эта торопливость Павла, и его непонятная холодность и зажатость.

— Все будет хорошо, — бормотал Павел, быстро одеваясь, — нервы ни к черту.

Ирина молчала, потом так же молча закрыла за ним дверь, легла в постель и заплакала горько, навзрыд, не вытирая слез. Обида поднималась из глубины души и отдавалась болезненными толчками в сердце. «Неужели это начало конца? — думала она. — Неужели я стала ему неинтересна? Неужели мне так и не суждено стать счастливой?» Этих «неужели» набралось целый десяток. Слезы текли и текли из глаз, оставляя на Ирочкиных щеках горячие мокрые дорожки. Она так и заснула, продолжая всхлипывать.

С полочки на нее скорбно смотрел Спаситель.