Я видел, как живет Италия

Когда закон был принят, государство экспроприировало крупные необработанные участки и оплатило их бонами, подлежавшими затем обмену на деньги. При этом была проделана великолепная combinazione[84], виртуозная beffa[85], о которой стоит рассказать. За какое-то время до экспроприации налоговое управление потребовало от земельных собственников заполнить под присягой справку о стоимости их земель. Будучи уверены, что их обложат налогом, бедняги объявили стоимость поменьше — вполне естественно (поставьте себя на их место!). Мне называли имена богачей, которые давали взятки, чтобы у них приняли их смехотворные оценки. И вот удар! Денежная компенсация за изъятые земли была определена на основании этих оценок.

— Май! — комментирует Б. с улыбкой.

Кроме того, как всегда бывает в таких случаях, государство само спекулировало на девальвации лиры, откладывая выплату компенсации на неопределенный срок. Только недавно, больше чем через десять лет, началась оплата бон.

Ясно, что и здесь обе стороны нашли лазейки для злоупотреблений. Многие помещики избежали отчуждения земель. Многие крестьяне, став землевладельцами, и не подумали обрабатывать свои новоприобретенные участки.

Вот почему вторая очередь аграрной реформы проводилась более дальновидно. На этот раз реформа коснулась главным образом неблагополучных зон Юга. Были созданы специальные учреждения, в том числе Cassa per il Mezzogiorno. Эти учреждения должны были равномерно и справедливо перераспределять наделы и связывать новых собственников договорными обязательствами для того, чтобы избежать ошибок, совершенных при проведении в жизнь закона Гулло[86].

Прежде всего были продлены сроки действия арендных договоров в сельском хозяйстве. Земельный собственник уже не мог согнать в любой момент издольщика под тем предлогом, будто он сам станет обрабатывать свою землю. Кроме того, над всяким земледельцем — новым и старым — навис дамоклов меч: земля должна давать урожай, поэтому землевладельцу вменили в обязанность постоянно совершенствовать методы ее обработки.

— Вот и приходится работать, — заключает Б. о оттенком сожаления.

Он спокойно выслушивает мой нескромный вопрос, вздыхает, и откровенно говорит:

— Видите ли, если бы все шло, как раньше, я был бы «блестящим украшением гостиной». Конечно, я знавал кое-какой успех. Мой отец хотел, чтобы после него имениями управлял я. Я же мечтал о военной форме. Подумайте только, меня приняли в кавалерийское училище! Это что-нибудь да значило: тридцать избранных из трех тысяч кандидатов. Меня ожидала блестящая жизнь. Но когда временами после тяжелой работы на меня находит хандра, я все-таки сознаю, что, будь все по-прежнему, я вел бы существование повилики, которая паразитирует на хлебах. В общем, у меня создалось впечатление, что я приношу пользу, а это прибавляет бодрости. Случается даже, что некоторые проблемы всерьез увлекают меня.

— Вы счастливы?

Он морщится.

— Ни счастлив, ни несчастлив. Должен признаться, что мой опыт научил меня отличать личную выгоду от общественной пользы. Результат бесспорно ценный. Как бы я ни жалел о прошлом, сейчас я твердо знаю, что с общенациональной точки зрения и, не будем бояться слов, с точки зрения патриотической — закон о реформе — правильный закон.

50 гектаров из возвращенных ему 150 заняты под виноградниками. Поскольку он не в состоянии все делать сам, он сдает их арендаторам и получает только ренту в размере одной пятой урожая. Рано или поздно эти 50 гектаров будут у него отобраны и перейдут к виноградарям, которые их обрабатывают. Крест, который Б. заранее поставил на этой трети своей собственности, не тяготит его.

— Я не могу на это жаловаться, раз это справедливо.

Взгляды этого сорокалетнего человека можно считать лицевой стороной медали. События освободили его от оков буржуазного эгоизма и доказали ему необходимость гражданской солидарности.

Оборотная сторона приоткрылась мне в беседе с одним высокопоставленным чиновником. Сцена происходила в одном министерстве и по забавному совпадению в одном из тех бюро, где в 1944 году я восседал, как маленький король транспорта, работая в администрации союзников. Назовем моего собеседника П. О нем трудно говорить, не раскрывая его инкогнито. Поэтому я сознательно оставлю в тени предмет нашей беседы. Он одного возраста с Б., но решительно ничего не усвоил. Он тревожится лишь о том, как бы не повредить своему служебному положению. Его первые слова прозвучали кисло:

— Мы… мы принимаем французов с распростертыми объятиями, вы это сами видите, не правда ли, мсье? Извините, одну секунду…

Он выходит в соседнюю комнату и возвращается не один.

— Моя правая рука, мой заместитель… Он… Он будет присутствовать при интервью. Так ведь лучше, не правда ли?

— Простите. Я к вам вовсе не за интервью!

Правая рука обменивается взглядом с левой рукой.

— Так всегда говорят… А потом…