Я видел, как живет Италия

Экскурсия на Капри. Прощай, работа. Полтора часа на пароходе. У пристани постоянно дежурят большой пароход и маленький. Не знаю, чем руководствуется судовладелец, но всегда почему-то первым отходит маленький. Море настроено скверно. Лилла молчит, судорожно сжав губы. Она вечно твердит, что морская болезнь — «вопрос силы воли». Воля или нет, но надо отдать ей должное — держится она молодцом. Чего никак не скажешь об остальных пассажирах корабля. Признаюсь, мне никогда не случалось видеть ничего подобного. Я не мог даже представить себе такой ужасной картины. Вокруг молодой четы, которая явно парила где-то далеко на всем знакомым крыльях любви, обмякнув, сидели пассажиры и, положив руки на спинку переднего ряда скамей, отдавали богу душу. Каждый выворачивал содержимое своего нутра прямо себе под ноги. Матросы, для которых, видимо, в этом не было ничего необычного, перебирались от скамейки к скамейке, вооружившись ведром и веником. Словом, это была не морская прогулка, а какая-то непрерывная судорога. Англичанин, одетый в шорты, заходящие ему ниже колен[171], невозмутимо наблюдал эту картину, заглатывая бутерброд с ветчиной, — любого другого при этом непременно стошнило бы.

Лилла передает мне наскоро нацарапанную записку: «В следующий раз полетим самолетом. Меньше народу».

Верно, как я и сам не додумался.

Уже спускаясь по трапу и решась наконец разжать зубы, Лилла дала торжественную клятву впредь не плавать ни на каком судне… водоизмещением менее 35 тысяч тонн. Клятва пьяницы не пить: вечером-то все равно надо ехать домой! Возвращались мы на малюсеньком катере (большой опять стоял рядом; что же касается пароходов водоизмещением 35 тысяч тонн, то, по наведенным нами справкам, на Капри такие не заходят). Вопреки всем ожиданиям, «больных» нет, хотя море злее, чем было утром.

Капри я, конечно, пропускаю. Разве есть что-нибудь такое, чего уже не было бы сказано о нем? Мы объехали остров в carrozzella[172] с очень болтливым возницей, но его акцент был, если можно так выразиться, настолько акцентированным, что мы ничего из его рассуждений не поняли. В Сан-Мишеле мы посетили дом Акселя Мунте[173] — хорошенький, как всегда. Здесь мы встретили кучу людей — точно таких, каких каждый день можно видеть в Париже. Чудаки, приезжают любоваться морем, разрезанным на куски плечами и головами стоящих впереди. Мы ничего не имеем против тех, кто находит Капри formid и sensass[174]. Но нам лично больше по душе Искья, куда, верные своему обету не совершать морских прогулок, мы отправились два дня спустя. Здесь толпа реже, а это уже благо. Мы объехали остров на moto-scutre, а это уже прогресс — больше шуму. Но все-таки, дай нам бог никогда не додуматься до того, чтобы приехать сюда когда-нибудь на месяц.

На этом наши морские авантюры закончились, и мы можем вернуться к вещам более серьезным и к Калабрии.

Вместо того чтобы поехать из Реджо прямо на Север, мы сначала отправились вдоль побережья в обратную сторону и двинулись дальше на Восток. Воздух здесь изнуряет, солнце гнетет, бедная земля высохла до предела и покрыта бороздами каменистых ручьев, вода в которых бывает только в середине зимы и сходит слишком быстро. Иногда попадается тщательно обработанное поле. Селения — деревни и маленькие города, расположенные далеко друг от друга. Мы монопольно владеем дорогой — никто у нас ее не оспаривает. После мыса Sparlivento (Рассекающий ветер) берем курс на Север. Тут природа другая. Сказать о ней, что она приводит в уныние, — мало. Слишком сухо, слишком жарко, слишком безлюдно. Пляжи — бескрайние, великолепные, покрытые мельчайшим белым, как мука, песком, и море— неописуемой, неповторимой голубизны. Но почему, почему не построят здесь отелей и не поселят в них, в этом дачном раю, бесчисленных туристов?

Ответ дает это постоянно ослепляющее солнце, лучи которого отражаются дважды — морем и белыми скалами. Кругом ни деревца. Именно это и характерно для здешнего пейзажа. Мне объяснили, что крестьянин Юга снедаем «ненавистью к дереву», и это извечная антипатия. Обитатель скудной земли, затрачивающий столько сил на то, чтобы выжать из нее свое пропитание, он считает это большое бревно бесполезным. Вот кому нет дела до человека, этому паразиту, обедняющему землю, сосущему из нее последние соки, а главное воду, которая так нужна человеку самому. А что может дать дерево взамен? Тень? Но человеку нужна еда! Веками он корчевал, спиливал деревья, чтобы заработать жалкие деньги. А на то, чтобы посадить их снова, денег нет. И вот он живет под палящим солнцем.

Катандзаро. Занятный городок, взобравшийся на два холма. Завтрак в отеле. Слуга с глазами, как сливы, охотно рассказывает нам, как его, «иностранца» (он с Севера, из «Италии», из Порто-Реканти!), подкараулили «местные» и «набили ему морду».

— Трусы, — заключает он со смесью покорности и наивности, — их было четверо против меня одного! Пускай бы явились в наши края, у меня нашлось бы два-три приятеля. На каждого из них. Устроили бы мы им веселую жизнь. Что заказывает мадам?