Я видел, как живет Италия

Возможно, это и басня, но, как гласит народная мудрость, нет дыма без огня. Мы с интересом слушаем продолжение рассказа Ф. о Маттеи. Проведав — бог знает как — о том, что эмир — бог знает какой страны — остался недоволен отчислениями, получаемыми им от Англии и Америки, Маттеи прыгнул в свой самолет и поспешил предложить ему вдвое больше.

— Вот как он разделал англичан и американцев…

Эти слова он сопроводил жестом, описать который мне мешает элементарное чувство приличия; но наш собеседник применил его вполне непринужденно, сопроводив изящным поклоном в сторону Лиллы:

— Да извинит меня дама…

Не помню уже, как мы перешли к обсуждению достоинств жителей различных городов Италии. Миланец, по мнению Ф., чванлив, у него одно на уме — растранжирить деньги, и обязательно так, чтобы все это видели. Он мастер пустить пыль в глаза да похвастать. А вот генуэзец в воскресенье набожен, в будни свободомыслящ и легкомыслен, во все дни бережлив. Зато, когда потребуется, готов прокутить больше миланца.

Я осторожно спрашиваю:

— А южане?

Он отвечает решительно, не раздумывая:

— Варвары.

Однажды, когда он выпивал в погребке, туда вошла закутанная в черное женщина и стала умолять одного из посетителей, своего господина и повелителя, соблаговолить отдать ей ключ от дома. Не удостоив ее даже взглядом, тот швырнул ключ на землю. Наш генуэзец, любезно подняв ключ, подал его женщине.

— Это же естественно, ведь мы цивилизованная страна! Так что бы вы думали? В тот же вечер в покрышках моей машины появились проколы кинжалом. Вендетта!

Такое знакомо немножко и мне. Я рассказываю ему о случае, который произошел со мной вскоре по приезде в Италию. Когда я в автобусе уступил место молодой женщине, ее спутник схватил меня за руку:

— С каких это пор ты знаком с моей невестой?

— И это произошло в центре Италии, — добавляю я, — к северу от невидимой границы между Севером и Югом.

Однако наш собеседник не дает сбить себя с толку:

— Ну извините! Поднять ключ женщине — это просто жест, а уступить ей место в автобусе — это уже вызов. Здесь за такое вас ни о чем бы не спросили и вспороли бы не покрышки, а живот!

…Любителю водить машину я посоветовал бы проехать от Катандзаро до Козенцы. Эта дорога способна кого хочешь отвадить от руля: если я не ошибаюсь, она побила все рекорды по числу поворотов. В Козенцу мы приехали с наступлением темноты.

Любезный портье, заглянув в мой паспорт, закричал по-французски:

— Мы счастливы видеть вас в числе наших гостей, мсье Калеф! (Лилла утверждает, что при этих словах я зарделся от удовольствия.)

Не успел я разрешить про себя вопрос, читал ли этот человек мои книги или просто слышал обо мне, как с тем же выражением радостного удивления он обратился к дочери Альбиона — особе лет под шестьдесят, с зубным протезом скверной работы:

— We are very honoured to have you as our guest, miss Jones![175] (Лилла утверждает, что при этих словах я побледнел от досады.)

Козенца — спокойный город, который живет хорошо, ничего не делая. Здесь есть базар, и этого достаточно. По утрам окрестные крестьяне и ремесленники приезжают сюда, преодолев тридцать-сорок километров, чтобы продавать и покупать. Козенца лениво извлекает из этого обмена выгоду. Заглянули в редакцию местной газеты. Делами заправляют два брата. Они совершенно непохожи, но их невозможно отличить друг от друга: глаза — огоньки, хмурые лица, блузы цвета пыли, кругом всякая всячина, как в скобяной лавке. Между ними происходит своеобразный диалог, какого не придумаешь нарочно.

— Джулио, синьор хотел бы узнать, что происходит в Козенце?

— Ты прекрасно знаешь, Марко, что в Козенце ничего не происходит.

Это правда, счастливые люди живут без происшествий.

Из окна нашего номера на пятом этаже мы можем обозревать весь город. Под нами, на берегах Бузенто, безобразные дощатые лавки — типичный образец временного, ставшего постоянным. Они были построены муниципалитетом в надежде избавиться от черного рынка, процветавшего под открытым небом прямо на тротуаре. Время и изобилие товаров сладили с черным рынком, но уже не было средств разрушить эти лавки. Из каменистого серо-грязного русла реки грузовики вывозят песок, лениво нагружаемый лопатами. Согласно легенде — опять легенда, — перед смертью король вестготов Аларих спрятал сокровища, добытые в 412 году при разграблении Рима, на дне чахлого тинистого потока, с трудом прокладывающего себе путь между камнями. Слишком жарко, чтобы разыскивать этот клад.

Куда ни глянешь — малюсенькие дворики и переплетение плоских крыш, всеми известными и неизвестными способами сведенных одна с другой над убогими грязными стенами с редкими трогательными пятнами чистоты. Никакого урбанистического кокетства: рядом с заново отделанным, опрятным, красивым, зажиточным palazzo — нищий домишко. На улице нарядные, как для причастия, ребятишки в перчатках и шляпках дерутся с оборвышами. Над шоссе нависают ветхие балконы с великолепными решетками из кованого железа. Завтра и вчера, роскошь и нищета, лучшее и худшее находятся в непосредственной, абсолютной близости.