Я видел, как живет Италия

Таранто. Почему-то это название меня всегда интриговало. Действительность разочаровывает. Новый город, выстроенный по линейке. Мы прибыли в неудачное время — сьеста. В конторах, на улицах ни души. Бродим, похожие на рожденный жарой мираж. В пять часов нас принимает корреспондент газеты, к которому нам рекомендовали зайти. Это еще молодой, подвижный, увлеченный делом человек, но, как и все, он устал и настроен пессимистически. По счастью, он не придерживается мнения, что при любом начинании необходима уверенность в успехе, и поэтому упорно продолжает работать.

— У Таранто нет никаких шансов, — говорит он. — Порт, можно сказать, заброшен и уступил свое место Бари с его более современными причалами и оборудованием. А все почему? Ясно как день: депутат от этого района родом из Бари. Эх! Родился бы он в Таранто! Но это не так, к сожалению. И, разумеется, депутат покровительствует родному городу. Что остается Таранто?

Судостроительная верфь — своего рода барометр обстановки на местах. Пошли увольнения — физиономии вытягиваются: придется день за днем есть pasta из черной муки. Набирают рабочих — значит, будут и белые макароны, замешанные на яйцах, и мясо, по меньшей мере раз в неделю. Я удивляюсь:

— Неужели правительство не в состоянии сделать работу верфей более ритмичной.

У нашего собеседника от удивления округляются глаза:

— Но ведь судостроительная верфь в Таранто — не национализированное предприятие! Самый больший пакет акций у Фиата. Работа здесь зависит не столько от местных условий, сколько от заказов и от planning’a[176] в Турине.

Да, конечно же!

— А больше здесь негде работать?

Он отрицательно качает головой:

— Подавляющее большинство жителей Юга Италии чернорабочие. Рожденный докером обречен умереть докером. И вот что получается, смотрите…

Он разворачивает карту Юга:

— Откуда бы ни плыть в Таранто, приходится делать крюк. В города на Адриатике — в Бари, Бриндизи и даже в Барлетту — попасть гораздо легче. На Тирренском побережье есть Реджо, не считая Неаполя или Салерно. Чего же ради обходить мысы и пробираться в залив Таранто? Это только удлиняет морское путешествие. А побережье здесь не настолько богато, чтобы оправдать такую роскошь.

И все же, по словам доктора В., в сравнении с некоторыми другими городами, удаленными от моря, Таранто еще повезло. В Матере, например, где из 40 тысяч жителей 30 тысяч ютится в пещерах, только-только еще подошли к разрешению главной проблемы — жилищной. Увидев наши оторопелые физиономии, он пожимает плечами:

— Нет, я не шучу. Первая очередь жилых домов уже возводится и скоро будет сдана в эксплуатацию. В них заселят самое большое 10 тысяч этих disgraziati. Останется разместить еще 20 тысяч.

— Когда же это произойдет?

Вздыхая, он заключает:

— Iddio provvedera[177].

Он не бросает камня ни в чей огород. Просто констатирует факты. Мы начинаем думать, что на Юге вкладывать капиталы во что-нибудь — все равно, что бросать их на ветер, что все эти поглощенные Югом миллиарды пойдут прахом. Здесь можно говорить о человеческом долге, о христианском милосердии — о чем угодно, только не об экономике в общепринятом смысле слова.

В Бриндизи нам попался собеседник с более резкими суждениями. Жизнь на Юге жалка и никчемна. Умы ограничены. И все это из-за женщин, которые фанатически цепляются за устарелый образ жизни, традиции, суеверия.

— Значит, мужчины у них на поводу? — спрашивает Лилла.

— Вы позволите говорить открыто, мадам? — спрашивает тот в ответ.

— Разумеется.

Он буквально взрывается:

— Чего ждать от женщин, если они постоянно применяют постельный шантаж? Если ты будешь якшаться с этим социалистом — до меня не дотрагивайся.

Я прерываю его:

— Я думал, что вы христианский демократ.

— Да, — раздраженно кричит он. — Как и все! А кем прикажете еще быть в этой благословенной стране? Кастрированным социалистом? Замаскированным бахвалом-неофашистом? Вот тут-то и кроется трагическая ошибка стороннего наблюдателя. Если в Италии еще сохранилась капля свободы, то искать ее надо в лоне Христианско-демократической партии. Наше левое крыло в десять раз прогрессивнее и деятельнее социалистов. Наше правое крыло перещеголяло самых закоренелых капиталистов. Может быть, вы думаете, что я против религии? Ничего подобного! Я люблю бога, я только хочу, чтобы мне позволили любить его спокойно. Поймите мое положение! Что остается делать бедному христианину, когда у него с одной стороны жена, которая шантажирует его богом в постели, а с другой — священник, который угрожает ему богом на небесах?

Такая неприглядная картина повседневной жизни кажется сошедшей прямо со страниц романа Жоржа Оне[178]. Браки, устраиваемые родителями под угрозой лишить наследства, криводушие, сомнительные грязные комбинации, маскируемый адюльтер, супружеские измены, подстраиваемые для того, чтобы импотент получил наследство, отписанное потомку, которого он не может произвести сам. Все, что угодно. Полный репертуар классической мелодрамы.

— И никто против этого не бунтует?