Я видел, как живет Италия

— Единственный способ бунтовать — это уехать и не вернуться. А кто не уехал, тот смиряется, и среди оставшихся — блаженны, не ведающие о существовании иной жизни.

Глаза его блестят:

— Вы никогда не задавались вопросом, насколько оправдан заголовок книги Карло Леви «Христос остановился в Эболи»? До нас он так и не дошел. Мы отросток слишком длинного полуострова, забытый богом и людьми. Одно слово — Юг.

Отныне простые слова il sud, il meridiorie наполняются для нас горечью и несчастьями, которые мы здесь вобрали в себя. Зачем ехать в Матеру и смотреть на людей, живущих в гротах. Мы уже видели цыган Гренады на Сакромонте. Наверное, несчастные из Матеры лишены даже возможности использовать любопытство туристов. Мужество покидает нас, и мы берем курс на Бари.

Наш отель вздымается безукоризненно прямо и выглядит вызывающе современным. Вдоль побережья все здания города новые. Но за этим островком…

По тысяче мелких признаков нам сдается, что Бари — самый типичный город Юга. Своего рода общий знаменатель предельной нищеты и баснословного богатства с присущим всем портам социальной мешаниной. Бедняки обогащаются, богачи беднеют. Соседство кораблей, реальная возможность бежать, как правило, делают барьеры между кастами более проходимыми. Народ добродушен и едва заслышит звон презренного металла, готов на любые услуги. Зато этим людям свойственно своего же собрата, оказавшегося в худшем положении, презирать с высокомерием чуть ли не миллионера.

Здесь все без претензий, просто. Трущобы приучили людей жить на улице, потому что двери их домов из-за духоты постоянно открыты. Они приветливы и занятны, но до тех пор, пока не столкнутся лицом к лицу с высокомерием денег, с prepotenza имущего, претендующего на нечто большее и на целование руки в придачу. Официант «большого кафе», которому Лилла заказывает чай, преувеличенно удивляется.

— Без сахара! — уточняет Лилла.

Он отворачивается, изображая на лице отвращение:

— Мадонна! Его и с сахаром-то пить невозможно! Однако, инстинктивно учуяв, что мы отказываемся от сахара вовсе не потому, что нам нечем за него заплатить, он начинает держаться senza compliment![179].

Возвращаясь с чаем, он уже не ломается. Умиленно наблюдая краешком глаза, как я старательно ухаживаю за Лиллой, он глубоко вздыхает (это выходит у него очень комично) и разражается:

— Ах, синьор, вы, я вижу, здорово дорожите своей спутницей, хотя она и пьет чай. Fortunato[180]. Да будь у меня такая жена, как ваша, жил бы я в своей Болонье, — новый вздох, на этот раз неподдельный, — в И.т.а.л.и. и!

И, наклонившись вперед, он тихо добавляет:

— Нипочем бы не приехал я в эту страну «бедуинов»!

Две девчушки дразнят мальчика в рваных штанишках за то, что он не решается показаться в таком виде матери. Они приплясывают и поют, тут же выдумывая слова на мотив народной песенки. Одна разыгрывает прогневанную мать, другая — несчастного плаксу. Мальчику это надоедает, и он бросается на них с кулаками. Разувшись и взяв по башмаку в каждую руку, девочки отбегают, чтобы издалека повторить все сначала. Является третья девочка, чуть постарше, но какая-то чопорная и не по годам степенная, с трагическими глазами. Не меняя выражения лица, она поддает ногой в зад одной девочке, потом другой. Такой удар способен вывести на орбиту спутник средней величины. После этого девочка флегматично идет своей дорогой, безразличная к потоку брани, которую изрыгают пострадавшие, потирая себе зады.

Вдалеке мы видим мальчика лет четырнадцати, сидящего на тротуаре и проливающего — кто знает, почему? — горючие слезы. На другой стороне улицы стоит мужчина — отец мальчика? — и отчитывает его, щелкая длинным кнутом. Ребенок, всхлипывая, что-то просит. Потрясая кнутом, мужчина делает вид, что хочет сойти с тротуара. Парнишка с воем поднимается и, отбежав метров на десять, повторяет свои требования. Собравшись у окон, все обитатели улицы оживленно комментируют происходящее.

В сердце старого квартала Бари дети завтракают прямо на улице, заедая огурец или помидор здоровенной краюхой хлеба. Женщины ополаскивают помоями мостовые перед своим жильем и между делом болтают. В тени портика вяжут старухи, надев мотки шерсти на шею и натягивая их одеревеневшим затылком. Мы всякий раз поражаемся, видя спальни, двери которых открываются прямо на узкую улицу без тротуара.

Малыш, с виду не старше трех лет, устроившись верхом на пороге темного коридора, поглощает километры спагетти с томатным соусом, смотанные в клубок на дне огромной кастрюли. Сидя прямо на мостовой или на ящике, взрослые играют в карты. Слева, справа, спереди, сзади — повсюду включенные на полную мощность репродукторы изрыгают вперемежку песни, речи, музыку, комментарии. Старые, поросшие мохом, осевшие черепичные крыши щетинятся неизбежными телевизионными антеннами — их называют здесь тиву (TV в итальянском произношении).