«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

Aug. 1st, 2007 at 8:09 PM

Осматриваю старого пациента. Его жена стоит рядом и вдруг безапелляционно заявляет:

— Да он бабник.

Отвечаю ей, что мне, по большому счету, все равно.

Она же, явно желая поговорить о его неверности, повторяет:

— Бабник, бабник, всю жизнь мучаюсь.

А мучаются они вместе пятьдесят восемь лет. Столько и прожить не каждому дано.

Собираюсь уходить. Дед, сидя в кресле, рычит мне:

— Елизавета Петровна, я же не того…

— А что?

— Ну не бабник я. В прямом смысле.

— ?

— Я о них, о бабах, только думаю.

Про желания

Aug. 5th, 2007 at 3:01 PM

Капризный больной. Сложный, со своими заморочками. Или в стену смотрит, или в никуда.

Разговариваю, как с глухонемым. На себе показываю и спрашиваю: «Здесь болит? А здесь?» Иногда кивает. Больше молчит.

Я заметила, что есть такие люди — совсем не обязательно больные, — которым гораздо проще общаться вживую, чем, например, по телефону. Реже бывает наоборот. Вот тут как раз тот случай.

Звонить не представляется возможным, снова иду на расспросы, что и как, но он просто непробиваемый.

Я не люблю устанавливать рамки для больных, поэтому, говоря совсем честно, из меня можно вить веревки.

Предлагала поесть, попить, посидеть, постоять около окна, погулять, почитать, послушать, отвезти и привезти, еду, вино, водку и так далее.

Стараюсь не сорваться, а тянет. Но нельзя. Снова упрашиваю. На втором часу он меня пожалел.

— Хочу.

— Что?

— Желаний. Любых. А их нет.

Не понятно

Aug. 12th, 2007 at 9:54 AM

Она говорила прерывающимся голосом.

— Елизавета Петровна, это Галя.

На сегодня звонок любой Гали у меня ассоциируется с медицинской сестрой, которая сейчас работает с моей мамой[17].

Я выдохнула из себя только:

— Что?

Она снова заплакала. Мне показалось, что я перестала дышать.

— Говори, — не выдержала я.

— Это Галя, — снова слезы. — Вот вы встречаете разных людей, вы не могли бы им передать…

— Какая Галя?

— Ваша. Из Саратова. Больная.

Господи, у меня нет сил больше.

— Я передам. Скажи что. И как ты себя чувствуешь?

— Ничего. Вот скажите мне. Я усыновила ребенка. В Саратове пособие для одиноких усыновителей двести рублей. А он кушать хочет и растет. И главное, — она говорила быстро, потому что дорого звонить, — главное, что я такая не одна. Нас много, понимаете? Я только хочу, чтобы вы ИМ передали, что на эти деньги жить нельзя. Мы усыновили детей в начале девяностых, чтобы дать им новую жизнь. Передайте ИМ.

ИМ я не передам. Потому что они, видимо, не слышат совсем. Я передам вам.

Мне не понятно, за что наказывают людей. Мне не понятно, чем руководствовался чиновник, назначая такое пособие для одиноких усыновителей в Саратове. Мне много чего стало не понятно за этот почти год в Москве.

Галя не виновата, что заболела раком. Мальчик[18] не виноват в том, что его бросила биологическая мать.

Никто ни в чем не виноват.

Брошенки

Aug. 16th, 2007 at 10:54 AM

Так мы называем их между собой.

Сейчас их двое. Их палаты напротив. Обеим — по сорок с небольшим.

У обеих — дочери, тринадцати и четырнадцати лет, которые ухаживали за ними дома.

У одной девочка умеет варить суп и картошку. И менять пеленки.

У второй — так же, только помогала еще бабушка подружки из школы.

Они похожи. У них извиняющиеся взгляды блестящих глаз. У одной — голубых, у другой — карих. В глазах перемешаны боль и страх за детей, которые остаются здесь. После них. И еще — выражение чего-то, за что, по их мнению, нужно извиниться.

Рожали от любимых когда-то мужчин. О мужчинах они не говорят. Нет их, этих мужчин. То есть где-то они, вероятно, есть. Но не с ними.

Говорят о своих дочерях. Какие они самостоятельные, какими они их вырастили.

— У меня дочь. Но она малая пока. Мне страшно за нее. Я не могу вставать. И есть сама больше не могу.

— У меня доча. Она малая, но все умеет по дому. Я хочу поправиться. Ну хоть чуть-чуть, доктор.

И смотрят.

Обе тяжелые.

Одна уйдет раньше. Вторая чуть позже.

Плохое пройдет

Aug. 18th, 2007 at 9:07 AM

Когда это случилось, я не сказала никому и не писала об этом.

Деньги на больных я перевожу на свою карточку, которая всегда лежит в отделении хосписа. Мой врач отправился получать их где-то на Крещатике. Обратно он шел через подземный переход. У стены кричала девушка. «Помогите». Доктор подбежал, чтобы помочь.

Его ударили сразу. Отняли, понятно, все. Не у него. У больных отняли. А ему сломали два ребра и ударили по голове.

Как же я плакала, страшно вспомнить. Денег мне никогда не жалко. Я их и считать не умею, секретарши мои знают. А вот обидно было — сил нет. От подлости этих воров.

А потом пришло в десять раз больше денег. И карточку восстановили, и мы умнее стали, надеюсь.

Это я к тому, что все проходит. И плохое тоже пройдет.

Летчик

Aug. 18th, 2007 at 7:02 PM

В шапке, старом тренировочном костюме, с бумажным пакетом в руках — его провезли мимо ординаторской.

Шестьдесят лет. На шее — серый бинт, из-под которого торчат клочья окровавленной ваты.