«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы

Половина этой девочки пропала в апреле с уходом мамы. Половина — вчера ночью, вместе с ним. Я не плакала, найдя его вчера холодным. Я была удивлена. Отчего-то мне казалось, что он будет жить всегда. Я же его маленькая девочка. Он не может оставить меня.

Папа закончил Киевское высшее ракетно-зенитное училище, затем МВТУ им. Баумана. Защитил диссертацию. Во время перестройки организацию, в которой он работал, закрыли за ненадобностью. Перебрался на дачу, где выстроил небольшой дом. Вскоре я родила своего первого сына, и отец стал счастливым дедушкой, отпраздновав последний день апреля покупкой в Доме игрушек всех существующих погремушек, дудочек и барабана. Потом я родила второго. Папа долго жил со мной в Вермонте и говорил о том, что русский офицер в Штатах — нелепость всей его жизни. Но внуки не отпускали. Благодаря ему мои дети говорят на русском языке.

Назвать наши отношения простыми было бы неправильным, особенно после смерти мамы. Но мы очень любили друг друга, предпочитая не обговаривать те темы и ситуации, которые, к сожалению, были иногда невыносимо трудными.

Отец бережно хранил свою военную форму, в которую послезавтра его оденут в последний раз. И положат под яблоней возле мамы. Теперь они вместе уже навсегда.

Он пережил ее на девять месяцев и девятнадцать дней…

До свидания, папа. И прости меня.

Вокзал

Jan. 21st, 2009 at 9:04 PM

— Колька, тебе в больницу надо, челюсть надрезать.

— Не готов. Ты режь. Сама.

— Я не могу, там глубоко, нужно кость чистить.

— Тогда таблетки дайте.

— Ты антибиотики пропил?

— Нет.

— Почему?

— Что ж я, сволочь последняя, лекарства пропивать?

Минута недоумения разрешилась.

— Ты, Коля, ВЫПИЛ их? Все, как назначили, да?

— Ну. За базар отвечаю. А вы обижать сразу.

— Коля, прости, мы не в этом смысле сказали.

Коля простил и, Бог даст, пойдет в больницу.

О вере и страхе

Feb. 26th, 2009 at 9:51 PM

Квартира в дальнем районе Москвы. На окнах — решетки. На столе остывает какой-то напиток с трубочкой. Миска с печеньем. Пепельница. Телефонная трубка.

Наш больной — в инвалидной коляске — вплотную придвинут к столу.

«Посмотрите на фотографии. Он объездил всю Европу. До болезни» — это говорит мать. На стене — фотографии из той жизни, где были жена и ребенок, было здоровье. И деньги. Я не смотрю. Смотрят Егор и Саша Мельников[30].

Перед нами мужчина в черном спортивном костюме. Сильные руки, которыми он крутит колеса инвалидного кресла, дрожат.

Показывает, как он самостоятельно ложится. Сползая с кресла, бросает руки на низкую кровать и падает на пол.

«Не мешайте. Я сам». Мать подталкивает его вперед привычным движением. Три минуты. Я смотрела на часы. Три минуты от стола до кровати.

Руки, ноги, лоб — в синяках и ссадинах.

«Я падаю всегда».

От помощи отказывается.

Дает осмотреть себя. Улыбается. Он много улыбается.

«Я почти не вижу, но вы мне нравитесь».

Пять минут обратно — до стола.

«Я не инвалид. Инвалиды — это когда голова и душа не работают. У меня все в порядке».

Трудный, изматывающий разговор о том, как было, о том, как сейчас, и о том, что будет.

«Я не боюсь смерти».

Говорит о друзьях, о прошлом, на двух языках объясняет, кем и когда он работал до болезни.

— Тебя раздражает все?

— Многое.

— В больницу?

— Нет. Может, я доживу до того, когда разработают лекарства от моего заболевания. Только тогда.

— Боли есть?

— Нет.

— Чем тебе помочь?

— …

Перед нашим уходом он сказал:

— Лиза, я от страха верю в Бога. Не потому что очень верю. А потому что боюсь, что там — ничего не будет.

Потом посмотрел на нас всех и спросил:

— Вы понимаете меня?

Апрель

Apr. 2nd, 2009 at 6:10 PM

Весна. На вокзале это означает две вещи — большее количество приезжих и бездомных, избитых милицией. Их травму не спутаешь ни с чем. Это удар наотмашь по правой стороне лица дубинкой. Второе — почти удваивается количество суррогата, продаваемого под видом вина или водки. Со всеми вытекающими последствиями.

Толпа. Толпа голодных и больных, выписанных из больниц в никуда, выпихнутых из милиции и тюрем тоже в никуда.

Мало приютов, мало мест, где отсидевшие могут хоть как-то адаптироваться к жизни вне тюрьмы.

— Переночевать где?

Негде. Нет мест, мало мест и так далее. Разве что на помойке Павелецкого, где мы работаем. Там светло и относительно безопасно.

Иногда кажется, что мы не только работаем на помойке. Мы и живем на ней. Мы все.

Кризис

Apr. 4th, 2009 at 6:15 PM

А знаете, кризис или то, что там происходит в загадочной для меня экономике, стал отражаться на работе фонда. Больше больных. Больше людей просят о помощи. Мы стали выбирать среди тех, кто беден и нуждается. Из самых бедных выбираем тех, кто нуждается больше всего. А это трудный выбор.

Две семьи. Двое больных. И мой выбор. Кому помочь. Кому отказать. Не дай Бог никому такого.

Решила

July 17th, 2009 at 9:25 AM

…Я решила оставить работу прыгнуть с парашютом. Сама. Без инструктора.

Петрович с жалостью посмотрел на меня и сказал: