Я забыл умереть

— Ладно. Ладно. Благодарю… Как тебя звать?

— Кристофер Рифер.

Я уверен, что вы ломаете голову, почему мне запомнилось это имя. Я сделал в точности так, как мне было сказано. Я сказал одному из тюремщиков, что собираюсь покончить с собой. Я бился в припадках, весь был покрыт блевотиной, дерьмом и мочой, и он мне поверил. В камеру зашли охранники, схватили меня, швырнули оземь, заковали в кандалы и поволокли в местную психушку.

Сначала там было не так плохо. Там была общая территория, как в Стеклянном Доме, но меньше зэков и достаточно мест, где все могли разместиться, прилечь и поспать. Вдоль стен тянулись зарешеченные камеры, они находились за крепкими стальными дверями и смотровыми окошечками из плексигласа. Эти камеры предназначались для буйных зэков, которые неоднократно пытались причинить вред себе и окружающим.

Там я познакомился с черным и белым. Кличка черного была Дракон, а белого — Птица. У Птицы поперек плеч было вытатуировано слово «ДЯТЕЛ». Он объяснил мне, что так кличут белых в тюрьме. Дракон и Птица устроили мне краткий ликбез про зону: метки и татуировки, тюремная иерархия и банды, тюремный этикет и выражения. Большую часть своей жизни они провели в тюрьмах или на воле в бандах.

Они объяснили мне, что теперь в тюремной иерархии мы принадлежим к числу психов, и это совсем не то, что терпилы. У терпил каждый сам за себя. Им хотелось знать, как меня угораздило попасть к ним, и я рассказал им про инцидент с туалетной бумагой.

— Он спал на нарах? — спросил Дракон.

— Да, — сказал я. — И что?

— И ты его разбудил?

— Да. И что?

— Мать твою за ногу. Ты — счастливчик, что тебя не прикончили там же. Они задушили бы тебя мокрым полотенцем или придумали бы что-то еще.

Я рассказал им о Кристофере Рифере.

Дракон покачал головой и сказал: «Этот чувак спас тебе жизнь».

Тут вмешался Птица.

— Все верно, парень. Ты ему обязан.

Так что благодарю тебя, Кристофер Рифер, если ты выбрался оттуда.

Когда опускалась ночь и лекарства были истолчены в порошок, наступала сверхъестественная тишина — затишье перед бурей. Только я умудрился задремать, как меня разбудил громкий барабанящий звук. Я оглянулся и в одной из камер увидел психа, который бился головой об окошко двери. Кровь брызгала повсюду. Другой псих заорал на него и начал бить его головой о дверь. А сумасшедший в третьей камере разбрасывал вокруг какую-то грязь и заляпал ей все окно. Я не понимал, что происходит.

Обернувшись назад, я увидел, что Дракон проснулся.

— Что происходит? — спросил я.

— А… Такое творится постоянно. Они разбивают себе головы, а потом пишут на стенах кровью. Все камеры измазаны кровью. А этот бедняга — просто ужас. Он размазывает свое дерьмо по стенам, как будто рисует им.

— Нафига им это нужно?

— Какого черта ты говоришь: нафига им это нужно? — спросил он. — Это психушка, засранец. Дурдом. Ты здесь находишься вместе с психами, потому что сказал, что хочешь убить себя.

Итак, я перебрался в психиатрическое отделение лос-анджелесской тюрьмы. Это был новый круг ада. Дни тянулись ужасно медленно, и мне казалось, что психическое здоровье постепенно покидает меня. Психи кричали, бились головами и колотили в двери всю ночь, а я лежал без сна. У меня была ломка. Острая стадия ломки длится от трех до пяти дней, но проходят недели, а иногда месяцы, пока сон восстановится. Еда была до ужаса отвратительной — еще одна пытка. Я медленно, но верно смирялся с мыслью, что моя жизнь будет такой еще очень и очень долго. Я знал, что осужден на условный срок. Я смутно припоминал, что отбывал условный срок дважды, что это незаконно, но так вышло. Я был проклят. Я звонил всем, чьи номера помнил, но никто не брал трубку.

Знакомые все время спрашивают меня о передозировках, судорожных припадках, как я к этому отношусь, — но мне до этого дерьма нет никакого дела (если не считать случая, когда у меня остановилось сердце и я уже практически был мертв). Но этому дерьму есть дело до меня. Я находил удовольствие в разговорах, которые вел со своими новыми сокамерниками, чтобы убить время, но интуитивно я понимал, что никому нельзя доверять, что Дракон и Птица могут быть опасны, очень даже опасны.

Тюремщики давали мне немного робаксина, так как он снимает спазмы и мышечную боль. Кое-кто из других сокамерников принимал веллбутрин, — они измельчали его и нюхали. Я тоже следовал их примеру, и мне казалось, что это помогает, но кто знает, может, я был счастлив просто разнюхаться?

Через две с половиной недели, когда наконец-то наступил день суда, меня сковали по рукам и ногам и вместе с другим сокамерником погрузили в автобус. Автобус останавливался у всех судов, зэки входили и выходили, моя остановка была одной из последних. Вонь была такая, словно ни один из пассажиров долгое время не видел ни куска мыла, ни зубной щетки.

Меня выгрузили у суда в Малибу и представили публичному защитнику по моему процессу.

— Что мы будем делать? — спросил я.

Он не отрывал взгляд от бумаг.

— Что будем делать? Я еду домой. Ты едешь в тюрьму.

— О чем вы говорите?