Я захватываю замок

— Где остановишься? У Коттонов? — отважилась поинтересоваться я (да, в последнее время задавать ему вопросы я именно «отваживаюсь»).

— Что — где? А! Возможно, возможно… Отличная мысль. Передать что-нибудь девочкам? Только не затевай речь на минуту.

Я в изумлении смотрела на отца. Он взял со стола тарелку и принялся внимательно ее разглядывать. Старую треснувшую тарелку с ивовым узором я принесла домой из курятника, так как не хватало посуды.

— Занятно, хорошая возможность… — пробормотал он, наконец и, забрав тарелку, отправился в караульню.

Спустя несколько минут отец вернулся, уже без тарелки, и сел завтракать, явно чем-то озабоченный. Но уж очень меня заинтриговал его интерес к тарелке! Я спросила, представляет ли она какую-то ценность.

— Может быть, может быть, — проговорил он, неподвижно глядя перед собой.

— Собираешься ее продать?

— Продать? Не болтай глупостей. Вообще не болтай!

Я умолкла.

Затем поднялась обычная суматоха с провожанием. Отец торопился на поезд. Я заблаговременно выкатила во двор велосипед.

— А где вещи? Ты же с ночевкой, — удивилась я, заметив его пустые руки.

Слегка растерявшись, он сказал:

— Э-э-э… Я ведь не могу приладить чемодан к велосипеду. Обойдусь. О! А это… — На глаза ему попался кишащий личинками моли старый портплед, который я выкинула после ухода Стивена.

— Ну конечно! Вот что я возьму! Повешу на ручки. Принеси мои вещи! Только мигом.

Я попыталась объяснить, что портплед в ужасном состоянии, но отец затолкал меня в дом, выкрикивая вслед указания. В кухне до меня донесся вопль «Пижама!», на лестнице — «Бритвенный прибор!», а когда я начала обыскивать спальню — «Зубная щетка, носовые платки и чистая рубашка, если есть!». На подступах к ванной меня настиг грозный рык:

— Хватит! Немедленно спускайся, я опаздываю на поезд!

Я вихрем слетела вниз. Отец, как будто забыв о спешке, сидел на пороге с портпледом в руках.

— Очень занятная подделка… якобы персидская… — начал он, с любопытством рассматривая ветхую вещицу.

На землю его вернули часы годсендской церкви, отбивающие половину.

— Скорее давай все сюда! — подпрыгнул отец.

Быстро забросив вещи в портплед, он повесил багаж на ручки велосипеда и рванул с места, прямо через уголок клумбы. У караульни резко притормозил, спрыгнул на землю, а затем кинулся в башню, вверх по лестнице. Велосипед, разумеется, упал. Пока я добежала до ворот и подняла его, отец уже спускался. С тарелкой. Он сунул ее к остальным вещам, снова вскочил на сиденье и яростно завертел педали, глухо молотя коленками портплед. У поворота отец обернулся и крикнул:

— Пока-а! — При этом чуть не сверзился.

Спустя миг велосипед исчез из виду.

Не замечала прежде за ним такой порывистости. Или все-таки замечала? Не таким ли он был до того, как угас его вспыльчивый нрав?

Я зашагала к дому. Выходит, ночевать придется одной! Томас на выходные остался у школьного друга, Гарри. Мне стало тревожно и одиноко, но вскоре я себя убедила, что страшиться нечего: бродяги к нам почти не забредают, а те, что забредают, ведут себя прилично. Кроме того, Элоиза — превосходный сторож.

Наконец я примирилась с мыслью, что надолго предоставлена самой себе. Мне это даже понравилось. Люблю оставаться в доме одна — неописуемо волшебное ощущение. А тут целых два дня!

На душе почему-то стало еще радостнее. Казалось, замок отныне целиком и полностью принадлежит мне. И день безраздельно принадлежит мне! И даже над собой я большая хозяйка, чем обычно! Я замечала каждый свой жест: поднимая руку, удивленно на нее смотрела и думала: «Она моя!» Движение доставляло мне удовольствие — физическим напряжением, касанием воздуха. Да, воздух меня касался, хотя не было ни малейшего ветерка. Удивительно!

Весь день я летала как на крыльях, не чуя преград. Радость отдавала чем-то странно знакомым, словно уже когда-то пережитым. Как бы описать то чувство — безошибочное узнавание, будто возвращаешься в родные стены после долгой отлучки? Теперь тот день кажется мне аллеей, ведущей к некогда любимому, но забытому дому, по пути к которому воспоминания пробуждаются так смутно, так исподволь, что лишь при виде фасада ликующе восклицаешь: «Вот почему я была так счастлива!»

Слова — настоящие заклинания! Стоило описать аллею, и она возникла у меня перед глазами, точно наяву: по обеим сторонам гладкие стволы огромных деревьев, высоко над головой смыкаются пышные кроны. Неподвижный воздух дышит покоем и в то же время словно чего-то ждет (точь-в-точь, как однажды на закате в соборе в Кингз-Крипте). А я все иду, иду под зеленым арочным сводом ветвей, и передо мной расстилается долгий путь к красоте, вчерашний день-аллея.

До чего странные образы рождает сознание!

* * *

Я смотрю в голубое небо. Какое оно сегодня яркое… По солнцу проплывают огромные мягкие облака с ослепительно серебрящимися краями — да и сам день серебрится и сверкает. Пронзительно перекрикиваются птицы…

* * *