Я закрыл КПСС

Подводя итог, можно сказать: Россия прозевала перерастание чеченской проблемы в тяжелую и опасную болезнь общенационального масштаба. Ни одна ветвь власти, ни одно министерство, ни одно ведомство, ни одна общественная структура — никто не сделал абсолютно ничего.

Таково было общее впечатление, сложившееся у меня в Москве. Следовало его закрепить собственными наблюдениями. Я выехал на Северный Кавказ. Заодно побывал в Ставропольском крае и для полноты картины встретился с руководством группировки внутренних войск и с командиром 42-го армейского корпуса Владимиром Кулаковым, командующим в зоне осетино-ингушского конфликта. Мы дружили с ним до его трагической гибели летом 2014 года. Командир отменный и замечательный друг: прямой, надежный, храбрый.

Получаемую информацию нужно было воспринимать с поправкой на специфику интересов собеседников. В маленькой Ингушетии, где все друг у друга на виду, а президент Аушев любим и популярен, отношение к Дудаеву и его власти было вполне сочувственным. Осетия и Ингушетия уже почти два года втянуты в незатухающую кровавую усобицу, в основе которой лежала как историческая вражда осетин-христиан и ингушей-мусульман, так и свежая рана — распря из-за Пригородного района[249]. В Дагестане с его этнической неоднородностью и наличием большой чеченской общины (особенно в Хасавюртовском районе) было заметно опасение возможной религиозной радикализации населения и его гипотетического сочувствия строительству государственности по шариату.

Стало, в частности, понятно, что при обострении отношений с Чечней на помощь Аушева и властей Ингушетии рассчитывать не приходится. Помимо вайнахской этнической солидарности сказывался еще и расчет на поддержку со стороны Дудаева в споре с осетинами, да и личное уважение Аушева к Дудаеву как к старшему по возрасту, званию и боевым заслугам.

Руководство Осетии, показалось, вовсе не против активизации центральных властей по отношению к мятежному региону.

В Дагестане высказывались мысли об усилении силовой группировки для прикрытия границы с Чечней.

Тем не менее, все, кто категорично, кто с оговорками, признавали, что пассивность центра в условиях превращения Чечни в криминальный рай, да еще пропитанный духом ксенофобии и религиозной нетерпимости, недопустима и уже крайне негативно сказывается на политической и криминальной обстановке в их республиках и вообще на Северном Кавказе. Что сама собой обстановка не улучшится.

Главные опасности:

● геноцид инородцев в Чечне;

● дискредитация российской государственности и проповедь восстания народов Северного Кавказа против России, отделения от России других автономий;

● создание прецедента, для многих весьма привлекательного, выхода из-под принятых в цивилизованном сообществе правил, при котором на вольной территории возникает режим бесконтрольной власти отдельных группировок, не ограниченных ничем, кроме внутренних понятий — некая аналогия карибских пиратских республик или Запорожской Сечи;

● расширяющаяся криминальная война против России. Подрыв наших базовых экономических институтов, частного и государственного предпринимательства;

● создание «окна» для экспансии на территорию, не отгороженную от остальной России, самых радикальных форм ислама. Дело в том, что для выживания режима Дудаева очень важна была финансовая поддержка, поступавшая из таких стран, как Турция, Саудовская Аравия, ОАЭ, Иордания, Катар. Но вместе с этой помощью начала поступать и помощь духовная — пропаганда суннизма в формах, прежде Чечне не свойственных, в частности — ваххабитского[250] интернационализма. Усилиями Дудаева, Яндарбиева, Басаева и других через Чечню в Россию быстро начала проникать угроза террора, паразитирующего на связанных с исламом лозунгах.

Рецепты предлагались разные. В таких беседах я стал лучше понимать, насколько сложна социальная структура чеченского общества.

В отличие от народов, далеко продвинувшихся в разрушении архаичных основ, урбанизированных и теперь уже глобализированных, в чеченском обществе играла большую роль самоидентификация человека в системе кровно-территориальных отношений. Простейшая форма — семья (даозал, ца), более сложная система кровнородственных отношений — родня (нек, гар). Родня и нередко лица, к родне причисленные, образуют клан (тейп или тайп, числом около двухсот). Исторически многие из тейпов вошли в содружества, союзы тейпов — тукхумы (всего их девять, и каждый представлен звездочкой неравных размеров на флаге Ичкерии[251]). При этом чеченцы (по крайней мере, те, с которыми я сталкивался) всегда прекрасно знают и свою родословную, и место своей семьи в этой иерархии, и почти мгновенно могут «пробить» собеседника-чеченца на предмет его статуса.