Я жил. Мемуары непримкнувшего

Мы с Олеком регулярно переписывались, по крайней мере раз или даже два раза в неделю, иногда на польском, но обычно на немецком, чтобы письма быстрее проходили цензуру. Читая эти письма (а я их все сохранил), не чувствуешь, что в Польше происходило что — то необычное. Мой друг в основном жаловался на скуку, которую он пытался развеять, изучая греческий и итальянский, читая Пруста, Пиранделло и навещая друзей. Из его писем я делал вывод, что мое неожиданное удивительное исчезновение из оккупированной немцами Польши сделало меня в глазах моих друзей неким фантомом: они стали сомневаться, существовал ли я вообще. В начале апреля Олек получил все необходимые документы для выезда в Италию от венгерского туристического агентства «Ибуш». Он, а вернее его мать лихорадочно добивалась получения необходимых разрешений от германских властей. Для них имел значение каждый день, потому что мы не скрывали, что, получив американские визы, сразу уедем из Италии. Германское разрешение пришло, но к тому времени итальянцы прекратили выдавать въездные визы, а немцы закрыли венгерское туристическое агентство, которое оформляло их документы для путешествия. Так что Олек остался в Варшаве, и ему предстояло испытать все ужасы холокоста.

Несмотря на то что мы часто переписывались с нашими родственниками и вопреки увещеваниям поторопиться, из усилий отца ничего не получилось. По той или иной причине никто не приехал: большинство из них погибли, а те немногие, кто выжил, прожили недолго после войны. Они были вымотаны физически и эмоционально.

Отец особенно беспокоился о своей сестре Розе, ее двух сыновьях и о своей матери — вдове. Когда началась война, муж Розы, Израэль Пфеффер, уехал из Кракова в Восточную Польшу, но партнер уговорил его вернуться и заняться их общим делом, шоколадной фабрикой «Пи- щингер». Роза с двумя сыновьями поселилась в маленьком городке в Галиции. Когда русские оккупировали Восточную Польшу, Пфеффер оказался отрезанным от семьи, хотя время от времени присылал им деньги, которые зарабатывал, помогая немцам управлять фабрикой. Отец отчаянно пытался помочь им приехать в Италию. Он умолял деверя перевезти Розу с детьми в германскую зону оккупации, откуда они могли бы выехать за границу. В январе 1940 года отец встретился в Риме с неким господином Штикгольдом, который сообщил ему, что его сын во Львове знал, как перейти границу между советской и германской зоной оккупации в Польше. Отец телеграфировал своей сестре, чтобы она связалась с этим молодым человеком, которого я знал, потому что мы в детстве учились в одной школе. Если бы отец переговорил со мной по этому вопросу, то я бы посоветовал ему не связываться со Штикгольдом, потому что даже в детстве он пользовался дурной славой лжеца. Мошенник попросил мою тетю отдать ему драгоценности в уплату за переход границы. Наивная женщина так и сделала.

В конце февраля пришла телеграмма из Львова, что является свидетельством тесных отношений между Советским Союзом и фашистской Италией, так как советская цензура пропустила ее. Прочитав телеграмму, мать попросила меня отнести ее отцу, который обедал в любимом венгерском ресторане около фонтана Треви. В телеграмме было написано (по немецки): «Штикгольд исчез с деньгами, отложила поездку на три недели. Беспомощна и без средств. Телеграфируй Львов, что дальше». Читая телеграмму, отец побледнел и вскоре слег на несколько недель. Телеграмма означала смертный приговор его сестре, матери и племянникам. Его мать умерла естественной смертью в мае следующего года, но Розу и ее двух сыновей убили немцы, очевидно, в 1943‑м. До этого они скрывались в каком — то маленьком городке близ Львова; можно предположить, что какой — нибудь поляк или украинец выдал их. Пфеффер продолжал работать на своем месте и даже послал отцу, после нашего приезда в Америку, рецепты приготовления шоколада. Но, сделав свое дело, новым германским владельцам он оказался не нужен и был вывезен в Освенцим; никаких известий о нем больше не было.

Корреспонденция отца того периода (а мать сохранила ее) полна писем из Польши, Румынии, Литвы и Советского Союза, молящих о помощи. Эти письма были написаны наивным кодом, как, например, «Арнольд жаждет увидеть Дика», что должно было провести цензоров. Отец отчаянно старался помочь, но в результате мало что получилось. Почему, я не знаю. В наше время американские граждане могут посещать большинство стран мира, когда им заблагорассудится, и сейчас трудно представить себе, что означало слово «виза» для нас, еврейских беженцев, во время войны: оно означало жизнь. Нечеловеческие усилия должны были быть потрачены, чтобы добиться разрешения на въезд в Бразилию, на Кубу или в Шанхай или чтобы получить хотя бы транзитную визу, которая не вела никуда, но давала временное убежище.