Я жил. Мемуары непримкнувшего

В Пекин я прибыл 3 апреля 1978 года. В целом город произвел на меня удручающее впечатление, так он был по — советски ужасен. Из окна моей гостиницы открывался вид на главный бульвар, по которому сновали орды людей на велосипедах, напоминающих массу синих и зеленых муравьев, и при этом слышались беспрестанные сигналы автомобилей. Мое мнение о столице заметно улучшилось на следующий день, когда я посетил Запретный город. В нем впечатляло оригинальное использование пространства и приглушенные тона красок. В Пекинском университете я встретился с некоторыми профессорами. Одни из них были старыми интеллигентами, каким — то образом выжившими во время культурной революции, а другие — полуграмотными партийными аппаратчиками. Интеллигенты рассказывали мне о множестве планируемых изменений в программе обучения, а аппаратчики сидели молча и чувствовали себя неуверенно.

Я выступил на семинаре, где присутствовало около тридцати внимательных слушателей. Вопросы касались в основном причин якобы «мягкотелой» политики США по отношению к Москве. Как оказалось, это было лишь прелюдией ожидавших меня в течение всего визита нравоучений о необходимости проведения более твердой политики США в отношении России.

Меня повезли на восток от Пекина посетить 196‑ю дивизию, участвовавшую в гражданской войне и войне в Корее. Дивизия, как мне сообщили, в значительной степени обеспечивала себя сама, выращивая овощи, мясной скот, и даже наладила производство будильников. Специально для меня были устроены показательные упражнения. Они напоминали акробатику: рукопашный бой и взбирание на стены зданий. Сидя за столом и наблюдая за происходящим в бинокль, выданный хозяевами, я чувствовал себя как генерал фон Мольтке- старший, принимающий парад имперской германской армии. Когда выступление закончилось, комиссар спросил, что я об этом думаю. «Очень впечатляет», — ответил я. «Никуда не годится, — парировал он. — Все это хорошо для прошлых войн, а не для современной войны». Во время обеда звучал тост «Долой общего врага — полярного медведя».

Для меня была организована встреча с директором Института международных отношений, семидесятитрехлетним господином Хао Течинг. Говорил больше он, а я слушал и делал записи. Суть его рассуждений сводилась к тому, что Соединенные Штаты и Китай двигались в одном направлении, то есть по пути сдерживания Советского Союза, но отдельно друг от друга. Мы сдерживали их в военном отношении, в то время как Китай срывал их планы в третьем мире. Директор был убежден в неизбежности мировой войны. Все, что можно было сделать, это задержать ее начало. Ему представлялось, что грядущая война будет вестись обычным, а не ядерным оружием. Он не думал, что Китаю грозило советское вторжение, потому что оно потребовало бы как минимум трехмиллионной армии, то есть намного больше, чем количество советских войск, дислоцированных на Востоке. Главное направление его мысли можно суммировать призывом «не надо бояться». На мой вопрос, нет ли риска, что СССР и Китай снова объединятся против Запада, так как разделяют одну идеологию и систему, он ответил, что такое развитие событий невозможно, потому что Россия не коммунистическое государство, а лишь «бюрократическая монополия». Он категорически отрицал возможность реформирования СССР после Брежнева: такие вещи, сказал он, решают не личности, а «социальная система». Как показало время, его прогноз оказался весьма далеким от реальности.

Во время другой встречи заместитель директора Бюро по иностранным делам сообщил мне, что по всему Китаю роют туннели для защиты населения от ядерного удара. В день моего отъезда из Пекина меня повели в маленький магазинчик, откуда люк в полу за стойкой вел вниз по лестнице в просторный трехэтажный подземный город, простиравшийся на много километров во всех направлениях. Снабженное всевозможными удобствами, это убежище было размером с целый город. Независимо от того, насколько оно было полезно, это массивное сооружение выглядело внушительно.

Я заметил существенную разницу в отношении ко мне русских и китайцев. Русские пытались понять мои мысли, а китайцы повлиять на них. Вообще я обнаружил, что китайцам не хватает любознательности. Когда я касался жизни на Западе, предмет не вызывал у них никакого интереса, в отличие от реакции в России. По большинству вопросов мнение китайцев было уже сформировано, и их не интересовало мое мнение. Если в России буквально все читали, то в Китае я никого не видел с книгой в руках (за исключением студентов в университетской библиотеке). В путевом дневнике я записал: