Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…

Эрна звонила чаще. Перенесла небольшую операцию на глаза. Целый день с перевязанными глазами. Вспоминал, как было с Гретой Диспекер, которая внезапно, среди ночи, перестала видеть одним глазом. И сегодня еще не видит. Но весело живет. Где-то неделю назад упал с вазой с цветами, споткнувшись о бронзовую вазу, которая служила подпоркой для двери на террасу. Порезал правый указательный палец. Пришлось зашивать. От этого мой почерк изменился. Каким беспомощным становишься вдруг от подобного. Счастье, исходя из притчи о раках в кипящем котле, это вопрос меры – мог и руку сломать.

Появилось чувство, что одиночество мне на пользу. В то же время чувство упущенной, растраченной жизни, при таких шансах так мало сделано – как раз именно из-за шансов. Сживаться с ними, но не жить. Работать не так, как следовало бы. Растрачивать себя в пьянстве, нерешительности, лени. Со спокойным выводом, со спокойным желанием использовать время, которое еще осталось, – с легким сожалением, что не использовал его раньше для пьес. Для действительно хороших, больших романов я слишком глуп и необразован. В пьесах это легче преодолеть – для этого требуется не так много, поскольку в них главное действие.

06.01.1965 <Порто-Ронко>

Полетт (к теме изгнанников): сегодня уже нет вопроса «где мы находимся?», но есть «кто мы такие?». Все путы разорваны – вихрь горизонтов, аспектов, новых бесконечностей. Никто, кроме отдельных невежд, не спрашивает больше, где мы, если у него есть стол и дом. В хаосе все есть хаос, даже все знакомое, которое превращается в чужое, но спрашивают: кто мы есть, посколько это единственное, что остается, даже если этого не признавать и не давать этому имени. Что останется от нас как единственное – и наиболее чужое из всего.

20.02.<1965. Порто-Ронко>

Все еще легкое давление в груди, иногда. Небольшие трудности с П. Ей здесь тяжело – что ей еще здесь делать? Одна, я разговариваю мало, знакомых у нее почти нет, все тихо, кто еще говорит здесь по-английски, читать все время она не может. 25-го она собирается поехать в Париж. Возможно, там будет заниматься синхронизацией фильма^*. Что я должен делать? Путешествовать я еще не могу. Медицина делает меня глупым. Бедная П. В ней столько веселости и столько естественной легкости! Но все это здесь как свинец для нее. И я не могу бросить все и уехать вместе с ней. Куда? Зима была слишком длинной для нее. Мы собирались в Каир, но так и не поехали. И правильно сделали. В Милане уже со мной случился приступ.

07.03.<1965. Порто-Ронко> воскресенье

Рецензия на «Грека Зорбу» в «М.Д.» – это киноверсия одного из фальшивых мифов, которые утверждают, что только безответственные авантюристы знают, как надо жить. Верно: надо рассмотреть все подобные истины! (Как делал Б. Шоу.) Этого хватит на две жизни от и до!

Вчера с Липманами за вином. С нами молодой немец, уклоняющийся от воинской службы.

Читаю дальше дневник Беренсона. Нахожу все больше и больше сходства – как в поверхностном, так и в привычках. Рак! Со всеми своими shortcomings^*!

Звонил П. Жизнь и все ответы. Вчера с Петер, так как я ей обещал. Жалобы, как всегда.

В саду. Камелии начинают цвести. Первые лимонницы. Цветущая молодая дафния. Большая старая отмерла год назад. Теперь цветет молодая. Как просто!

Состояние сейчас: похоже на войну, когда находишься в таком положении, которое опаснее, чем в мирное время, но не так опасно, как на самом фронте. Может ударить – чаще, чем в мирное время, но не так, как под ураганным огнем. Можно жить с этим и быть почти довольным. Как у Рюккерта: «Он шел в сирийскую страну…»^*

Вот так происходит с сердечниками.

Две книги: книга о больном от первого лица^*; книга Роберта и Целестины Уоллис «Компания за столом».

И весь мир со всей его справедливостью и несправедливостью, с его массовыми убийствами, его неискупленными (что это вообще значит) и искупленными преступлениями, с его непостижимой красотой и его непостижимой чуждостью сужается вдруг в одну-единственную смерть.

И все, что остается в конце, это чья-то рука, которая удеживает от смерти. Если у него есть такая, если найдется, если он знает такую – или и это уже больше ничего не значит, и он чувствует, что он один (и даже это: один в тысячу раз больше, чем все «одиночества», известные ему) запущен в безвоздушную рушащуюся бесконечность, подобно людям на воздушном шаре в пьесе Гран-Гиньоля с незабываемым началом: «Бум! Что это было? Это как раз взорвалась земля».

Без слов! Без хрупких тонких поручней слов.